Франц, или Почему антилопы бегают стадами

– Я облегчаюсь в мусорную корзину!

– Не сдерживайте себя, фрау Апфель. К черту барьеры! Срите смело! Почему бы вам не срать, фрау Апфель? Все животные срут. И растения тоже. Мы дышим их экскрементами, фрау Апфель! Вы слишком скованны!

– Франц! Станьте у двери! Пристрелите любого, кто захочет войти! О-о!

Я вышел из кабинета и стал охранять дверь. Фрау Апфель просидела на корзине до вечера.

Убедившись, что Доро Апфель обойдется без меня, я сложил вещи, попрощался с одноклассниками от А до Я, спустился в велогараж и забросил книги, тетради и конспекты в дальний угол.

– Это вам угощение, мыши, – говорю. – Я их грыз, теперь вы грызите.

Выкатил велосипед из гаража.

Наверху стоял Рэмбо Ридель с бутылкой шампанского.

– Что с тобой? – спросил я.

У Риделя было лицо как у могильщика.

– Не хочется отсюда сваливать, – признался он. – Я и не думал никогда, что сдам эти экзамены. Лучше б меня в тюрягу кинули или сразу голову отрубили.

Я его понимал. Еще как!

– Голову можешь оставить при себе. Вряд ли кто-то захочет с тобой поменяться.

– Вот и ладно, – сказал он, протягивая мне шампанское. Настоящее, с алкоголем. Бутылка была пустая. – В реальной жизни списывание не поможет, так же?

– Не поможет.

– Тогда я не найду работу. И что я буду делать?

– Парни вроде тебя идут в службу безопасности, или открывают автостоянку, или роют железнодорожный туннель под Атлантикой.

Ридель печально усмехнулся.

– Это точно. А куда пойдешь ты?

– Не знаю. Может, устроюсь оператором на телефон в «Руку помощи», и мне будут звонить по мобильнику выпускники, которые испытывают головокружение, стоя на краю крыши «кубика». Но скорее всего, я окажусь недостаточно расторопен, чтобы натянуть для них сетку

Мы протянули друг другу руки, пожелали удачи и долгой жизни.

Вот все и закончилось.

Я вскочил на велосипед и уехал, ни разу не оглянувшись, – я не был особенно хорошим велосипедистом и к тому же едва видел руль из-за влаги, переполнявшей глаза.

На просторе

Следующий день. Великолепный кремовый «бентли» прокатился мимо детской площадки «Робинзон», сделал разворот, и Венесуэле, гонявшей малышню по скалодрому, потребовалось несколько секунд, чтобы понять, кто сидит внутри: я – за рулем и мой брат на заднем сиденье.

– Венсле, Венсле, Венсле, Венсле, Венсле! – завопил Юлиан, высунувшись из окна.

Венесуэла бросила паренька, которому помогала забираться на «скалу», и соскочила с песка. Я продолжал медленно ехать, боясь, что, если остановлюсь, мотор заглохнет. Наклонившись, я распахнул дверцу с пассажирской стороны и перебросил Эм Си Барсука назад к Юлиану. Венесуэла догнала машину и втиснулась на сиденье рядом со мной.

– Предлагаю поехать в Берн и купить там что-нибудь для тебя, – сказал я. – Коралловое ожерелье или еще чего.

Она захлопнула дверцу и поправила сбившуюся во время бега бейсболку.

– Идет, пистолеро, – тихо сказала она, глядя в сверкающее чистотой ветровое стекло, чтобы скрыть волнение. – Прочь из этой дыры.

Она опустила боковое стекло и высунула локоть наружу. Ее лицо сияло.

Мы проехали по Маттенштрассе, мимо кладбища и взяли курс на столицу. Мне вспомнился Эрйылмаз. Я надеялся, что он мною доволен. Я пробежал по потолку и не упал вниз. Наверно, я не получил в итоге всех возможных золотых ручек. Наверно, ему было бы приятно, если бы я разобрался с черными точками. А может, он просто радовался, что сумел-таки вбить во Франца немного толка. Метельщик, не знаю, кого ты сейчас учишь уму-разуму, но, если ты меня слышишь, подними фляжку и выпей за мою удачу. Венесуэла то и дело по поводу и без повода выглядывала из окна, уперев кулак в крышку бардачка, грызла ноготь большого пальца на правой руке и не говорила ни слова. Юлиан ерзал на заднем сиденье. Нашел на полке под задним стеклом ярко-красный шарф, вероятно, принадлежавший матери Йоханна, и повязал его на шею Эм Си Барсуку, чтобы тот не простудился на сквозняке. Я не стал выезжать на автобан, а в Мюлетурнене и вовсе свернул с шоссе на проселочную дорогу поближе к крестьянским домам – с широкими гонтовыми крышами, балконами и псинами смешанной породы – одно ухо стоит, другое висит. Пахло навозом. Изборожденные поля сохли под горящим в зените солнцем. На капоте помятого «датсана» точила когти белая курица породы леггорн. Коровники и машинные сараи, силосные башни и навозные кучи.

Сладкий аромат трубочного табака, исходящий от влажного сена.