Франц Иосиф. Любовь императора

Все эти события сильно подрывают нервную систему императрицы. Она снова спешит на Корфу. Там она много гуляет с Христоманосом, и греку приходится напрячь для этого все свои физические силы. Однако как и вещи, люди тоже быстро надоедают императрице, душа которой не знает ни минуты покоя. Со временем она начинает тяготиться Христоманосом из-за некоторой слащавости, мечтательности его натуры, оторванности от жизни. В конце апреля 1892 года у неё появляется некий мастер Фредерик Баркер из Александрии, наполовину англичанин, наполовину грек. После непродолжительной поездки в Афины императрица в начале мая возвращается на родину. В Лихтенэгге она навещает дочь, радуется её счастливой семейной жизни, но при этом признается, что эта зима, перервавшая со смертью матери последнюю нить, которая связывала её с родиной и с молодостью, так подорвала её здоровье, что ей теперь радость не в радость.

В июне императрица отправляется в Карлсбад, чтобы пройти там курс лечения. Елизавета так много ходит, что Христоманос едва волочит ноги от усталости. Поскольку императрица при этом совсем ничего не ест, у неё случаются приступы головокружения. «Её величество так плохо выглядит, — сообщает графиня Фестетич, — что просто сжимается сердце... У неё идея фикс, что она прибавляет в весе. Если бы я так не упрашивала её, думаю, она давно умерла бы от голода...»

В таких условиях нечего и думать, чтобы Елизавета прибыла в Будапешт на двадцать пятую годовщину коронования, чего страстно желает венгерская нация. Тем не менее в венгерском парламенте принимается поздравительный адрес, в составлении которого принимают участие и члены оппозиции.

Из Карлсбада Елизавета возвращается на свою баварскую родину, затем едет в Швейцарию, в Цюрих, в Кальтбад-Риги и в Люцерн. Повсюду она целый день на ногах.

Франц Иосиф теперь пишет жене почти ежедневно. Трогательно видеть, как подробно он повествует ей обо всём важном, хотя Елизавета по-прежнему совершенно не интересуется политикой. «Индепенденс Бельж» неожиданно сообщает, будто бы императрица заказала мессу по поводу девяностолетия со дня рождения Кошута, которое приходится на 16 сентября, и послала ему поздравление. Хотя эта новость немедленно опровергается, многие люди в Венгрии тем не менее верят этому. В конце сентября, возвратившись из Швейцарии прямо в Гедель, Елизавета спокойно проводит там прекрасные осенние дни, с грустью наблюдая за роспуском того, что осталось от конюшни охотничьих лошадей.

Когда в Будапеште начинаются беспорядки, вызванные возложением венков к памятнику Гентциса, австрийского защитника Офена в 1848 году, двор демонстративно покидает Гедель и возвращается в Вену. Однако в Венгрии убеждены, что императрица к этому решению не имела никакого отношения.

В ноябре 1892 года в Вену прибывает великий князь — наследник русского престола[67]. Чтобы подчеркнуть особое внимание к гостю, императрицу тоже побуждают появиться за столом. Великий князь находит это совершенно естественным, поэтому приходится обратить его внимание на то, как высоко в данном случае следует оценивать факт присутствия императрицы, обычно само собой разумеющийся.

Отношение Елизаветы к Францу Иосифу теперь опять очень тёплое. И тем не менее она не может усидеть на месте, её снова манят путешествия, хотя прощание с императором даётся ей тяжело — так тяжело, как никогда ещё не было. На этот раз императрица собирается отправиться через Сицилию и Балеарские острова в Испанию, чтобы переждать зимние холода. «Мне понятно, — пишет по этому поводу Мария Фестетич Иде Ференци, — когда стремятся к теплу, но чтобы провести зимой три месяца на судне, нужно иметь особое пристрастие. Куда мы отправимся, не знает, собственно говоря, даже Её величество». Франц Иосиф тоже с тревогой ожидает телеграммы, что императрица благополучно прибыла «куда-то».

Елизавета снова проводит свой день рождения и Рождество не на родине. «Сегодня я хочу, — пишет Франц Иосиф, — принести тебе самые искренние пожелания счастья и просить, чтобы в течение того, возможно, непродолжительного времени, которое нам с тобой ещё осталось жить, ты оставалась со мной такой же доброй и милой, какой была для меня прежде. Я хотел бы сказать тебе это, поскольку не умею как следует дать это понять (да тебе и наскучило бы, если бы я то и дело демонстрировал это), как страстно я тебя люблю. Спаси и сохрани тебя Бог и дай нам с тобой свидеться — большего нам нечего и желать...» Письмо опять подписано «твой малыш», что в последние годы случалось нечасто.