Франц Иосиф. Любовь императора

Франца Иосифа известия о плохом самочувствии жены застали в то время, когда он был особенно озабочен вопросами внутренней политики страны. Министр-президент, польский граф Бадени, своим распоряжением о языке, уравнявшим в Богемии права немецкого языка с чешским, вызвал возмущение всех тех, кто чувствовал себя немцем. Дело дошло до уличных демонстраций в Вене, которые пришлось разгонять с помощью полиции и регулярных войск. Это совершенно выбило из колеи Франца Иосифа. «Только бы этот Метцгер не слишком мучил тебя, — пишет он Елизавете, — не подчинял бы тебя себе в своей неделикатной и корыстолюбивой манере и не делал бы себе рекламу с твоей помощью. Единственный луч света — в твоих письмах, а именно надежда, что ты, возможно, откажешься от поездки по океану. Если бы это ещё не окончательное решение стало реальностью, я был бы тебе бесконечно благодарен. Ибо моим нервам уже не под силу выдерживать такую нагрузку — помимо собственных забот переживать ещё за тебя, зная, что ты находишься в океане и лишена возможности послать какую-нибудь весточку о себе. Кроме того, мне представляется рискованным, когда ты в теперешние времена и в преддверии событий, которых мы, надеюсь, избежим, но, возможно, и не сумеем, находишься так бесконечно далеко».

Эти слова императора производят впечатление. Поведение Метцгера в Париже отталкивает её: он требует ни больше ни меньше, чтобы на целых полгода она полностью перешла в его распоряжение. Поскольку другие врачи утверждают прямо противоположное и советуют просто переехать в места с тёплым климатом, Елизавета отказывается от курса массажа и после возложения венков на могилы своей сестры Софии Алансонской и Генриха Гейне отправляется через Марсель в Сан-Ремо. Мучимая болями и слабостью, она теперь, по выражению графини Штараи, «покладиста, словно больной ребёнок, подчиняется добрым советам и поправляется на глазах». Чувствуя, что силы мало- помалу возвращаются к ней, она собирается незамедлительно возобновить свои продолжительные прогулки и подумывает даже о том, чтобы купить в Сан-Ремо виллу. Графиня Штараи отговаривает её от этой идеи. Ясно, что такой перелётной птице, как императрица, эта вилла также быстро наскучит, как «Ахиллеон», о продаже которого ведутся переговоры. Его планирует приобрести лондонское Общество Байрона, однако затребованная сумма в два миллиона гульденов представляется покупателю слишком высокой.

Приближается 1898 год. «Что появится на этих пустых пока страницах?» — задаёт Валерия вопрос, начиная новый том своих дневников.

Императрица тоскует по мужу и настойчиво просит его хоть раз навестить её. «Я чувствую себя так, словно мне восемьдесят лет», — признается она однажды, вконец раздосадованная тем, что её физическая выносливость, которой она всю жизнь бесконечно гордилась, значительно снизилась. Однако Франц Иосиф не решается уезжать столь далеко при такой нестабильной ситуации в монархии. Он указывает на это Елизавете и говорит в письме: «Ты преувеличиваешь, говоря, будто чувствуешь себя на восемьдесят лет, но с годами, естественно, становишься слабее и бестолковее; всё больше сдают и нервы. Я тоже ощущаю всё это, и мои успехи на пути к старению в этом году особенно велики... Грустно думать, как бесконечно долго нам предстоит жить в разлуке. Когда и где мы увидимся?»

1 марта Елизавета переезжает в Территет и пытается снова надолго ходить в горы. Эти походы чрезвычайно утомляют её, а Франца Иосифа побуждают, ссылаясь на мнение по этому поводу грека Баркера, просить императрицу отказаться от постоянного перенапряжения ослабленного организма и целенаправленного разрушения своего здоровья.

Территет теперь слишком непосилен для императрицы. Вернуть ей силы должен в первую очередь Киссинген с его ваннами. Из Киссенгена императрица шлёт поздравления Гизеле с серебряной свадьбой и добавляет: «В этот день вам будет ужасно не хватать нашего незабвенного Рудольфа, который двадцать пять лет назад ещё так радовался вашей свадьбе. Он ушёл от нас, но я завидую его покою».