Франц Иосиф. Любовь императора

«Скажи Видерхоферу, — пишет она дочери во время сильной жары, — что я никогда бы не подумала, что здесь будет так ужасно. Я чувствую, что совершенно не в себе. Даже Баркер находит, что лето здесь не слишком отличается от лета в Александрии. Изо дня в день я прозябаю, ищу немногочисленные тенистые места, редко выезжаю в экипаже с Ирмой, однако меня донимают пыль и мухи».

Елизавета не может дождаться, когда снова вдохнёт свежий горный воздух Швейцарии. Она хочет уехать в Ко и просит императора навестить её там. Однако Францу Иосифу в той сложной обстановке, какая сложилась в империи, нечего и думать о том, чтобы оставить страну.

Елизавета между тем покидает Наухайм, пойдя на большую хитрость, чтобы избежать прощания с его обременительными церемониями. Она уверяет, что едет через Махгейм в Гомбург на экскурсию, но в действительности назад уже не возвращается. Свита и багаж отправляются следом.

В Гомбурге она на простых дрожках едет в замок. Охрана останавливает экипаж, заявляя, что доступ сюда воспрещён.

   — Я — императрица Австрии...

Ей не верят, поднимают на смех и препровождают даму в караульное помещение. Унтер-офицер посылает в замок донесение: «В караульном помещении находится женщина, утверждающая, что она — императрица Австрии». Камергер сломя голову спешит в караульное помещение и в самом деле узнает Елизавету.

Рассыпаясь в извинениях, августейшую особу освобождают. На её губах играет улыбка, хотя за последние годы она, кажется, совершенно разучилась улыбаться.

Жена императора Фридриха спешит ей навстречу. Хотя Елизавета любит её, ей трудно стало разговаривать с кем-либо, кто не принадлежит к самому близкому её окружению. Потом она возвращается во Франкфурт, где императрицу уже ждут. Елизавета предпочла ехать в экипаже. Она неузнанной смешивается на вокзале с ожидающей толпой, прислушивается к разговорам людей и их замечаниям, которые вызывают у неё улыбку. Потом она едет дальше, в Швейцарию, навстречу своей судьбе.

Ничего не подозревающая Елизавета безбоязненно переезжает с места на место, нисколько не задумываясь о том, какие политические и социальные события происходят в тех странах, которые она посещает.

Швейцария, к примеру, будучи республикой среди множества монархий, стала теперь прибежищем многих заговорщиков всех национальностей. Анархистов и агитаторов, стремившихся в некотором смысле к иллюзорному новому идеалу правителя и к ниспровержению существующего общественного строя. Анархистскими настроениями были особенно охвачены иностранные рабочие, которые осели в Швейцарии. Кто случайно попадал в этот круг, слишком легко увлекался заманчивыми, блестящими перспективами, которые разворачивали перед ним эти ниспровергатели и благодетели человечества, используя для этого всё своё красноречие.

В Лозанне в то время строилось новое здание почтамта. Для этого вербовали опытных рабочих; особенно много там трудилось итальянцев, которые славились во всём мире как превосходные строители. Однажды один из них слегка повредил ногу. Его доставили в госпиталь Лозанны, где служащий лечебного учреждения поинтересовался происхождением и фамилией пациента. Перед ним был человек среднего роста, но весьма и весьма крепкого сложения, загорелый, крепкого здоровья, если не считать полученную травму. Этого человека с тёмными вьющимися волосами, торчащими усиками и блестящими, глубоко сидящими серо-зелёными, как у кошки, глазами, звали Луиджи Луккени. Ему было двадцать шесть лет от роду, он сдал в госпиталь свои вещи, среди которых у него обнаружили блокнот с песнями анархистского содержания. На одном из листов красовался рисунок американского убийцы с надписью «Анархия»; под ним было написано «Для Умберто I». Имя этого человека было известно полиции как подозрительное, однако никакого повода, чтобы присматривать за ним особенно строго, не говоря уже об аресте, не находилось. Рана заживала медленно, и долгими часами, которые Луккени проводит в госпитале, он рассказывает санитару про свою жизнь.

Мать Луккени была подёнщицей из Альберто в Лигурийских Апеннинах. Однажды, почувствовав, что носит под сердцем ребёнка, она, восемнадцатилетняя, покинула родной городок, добралась до самого Парижа. В этом миллионном городе она родила сына, несколько дней пробыла с ним вместе в госпитале, после чего бросила его там, чтобы никогда больше не видеть. Некоторое время её искали, но потом её следы затерялись в Америке, куда бежала молодая мать от своего первенца.