Франц Кафка не желает умирать

– Невероятно! – произнес Юрий, чувствуя, что к глазам подступили слезы. – В отношении достоверности романа у меня, разумеется, есть целый ряд оговорок, но ведь от писателя нельзя требовать абсолютную правду, в противном случае он возглавил бы Верховный Совет. Но вот во всем остальном твой Кафка – самый настоящий реалист, как и положено Писателю партии. Что уж говорить о концовке! «Как собака! – сказал он, будто его собирался пережить собственный стыд». Да эти слова я сто раз читал в мотивировочной части судебного постановления процессов, которые вел Вышинский, как и в передовицах «Известий». Можно подумать, что твой Кафка безвылазно торчал в этом самом здании и брал на карандаш действующие здесь силы тьмы. Когда литература просачивается на Лубянку, значит, этот мир достиг вершины искусства. Надо же, изучая досье Кафки, я считал его всего лишь мелкобуржуазным автором, писателем-декадентом, подлежащим полному уничтожению. Но благодаря тебе изменил мнение и теперь вижу, что он вполне вписывается в славную плеяду романов советского реализма.

Он умолк, полагая, что зажег в душе молодой женщины лучик надежды, и от этого очень гордясь собой.

– Тем не менее, – перешел он вдруг на более строгий, беспрекословный тон, – не торопись радоваться. Я должен донести до твоего внимания решение Исполнительного комитета касательно твоей просьбы о вступлении в партию. Так вот знай, что ответ совсем не тот, что ты ожидала.

Он выхватил из дела еще одну бумагу и сказал:

– Давай я прочту тебе мотивировочную часть:

Дело Доры Ласк, активистки КПГ, действовавшей в Берлине под псевдонимом «Мария Йелен».

Протокол № 2245. Просьба о переводе товарища из Коммунистической партии Германии (КПГ) во Всесоюзную коммунистическую партию (большевиков) ВКП(б).

Комитет пришел к следующему выводу: с учетом того, что мы не смогли получить подтверждений революционной деятельности Доры Ласк; что для ее политической позиции характерен целый ряд слабостей; что в последние годы она проявляла полную пассивность в подпольной борьбе, о переводе в КПСС на сегодняшний день не может быть и речи, поэтому мы ограничимся лишь тем, что подтвердим ее принадлежность к КПГ с 1930 года.

Положив листок обратно, он стал наблюдать за ее реакцией. Она побледнела. Наверняка поняла, что мнение Исполнительного комитета означало не только категоричный отказ, но и выражало суровую оценку всей ее деятельности. Ему подумалось, что рано или поздно она встретится с мужем на Колыме. Но в этой женщине было что-то трогательное. Впервые за все время в его душе шевельнулось какое-то другое чувство, не имевшее ничего общего ни с долгом, ни с интересами партии. Он подумал, что, умей Катаев читать его мысли, наверняка перерезал бы ему горло. Однако в данный момент ему не было никакого дела ни до Катаева, ни до интересов партии. Он просто хотел спасти эту молодую женщину, зная, какая ей уготована судьба.

– Товарищ, – продолжал Юрий, – сегодня ты спасла свою жизнь благодаря единственно творению твоего первого мужа. Но должен сказать тебе одну вещь, хотя мне это строжайше запрещено, поэтому прошу навсегда сохранить мои слова в тайне, иначе нам обоим не сносить головы.

Он немного помолчал, примерно как актеры, внушавшие ему глубочайшее восхищение, потом в их же театральной манере воскликнул, стараясь вложить в голос как можно больше убедительности:

– Товарищ Дора Диамант, тебе надо уехать! Уехать отсюда, и как можно быстрее! Беги из Москвы к черту на кулички! И даже дальше, как только сможешь! Удирай из этой страны прямо завтра, нет, нечего тебе ждать завтрашнего дня! Выйдя отсюда, беги на вокзал, садись в первый же поезд и кати куда глаза глядят! Москву вот-вот накроет гигантская лавина террора, грядет гигантская чистка, по сравнению с которой гильотины Робеспьера останутся в памяти приятным детским воспоминанием. Здесь, в НКВД, мы получаем безумные приказы. Десяткам, тысячам сотен врагов народа вскоре надо будет заткнуть глотку. В планах – массовые казни и депортации. Город освободится от всех паразитов, растерзанные тела которых обагрят кровью сибирские льды. Уезжай, пока Москва не погрузилась во мрак. Не знаю, почему я тебе это говорю, стопроцентно совершая большую ошибку. Но тем хуже для меня! И чтоб духу твоего здесь больше не было!