Франц Кафка не желает умирать

Неподвижно замерев, Оттла сидит в гостиной на стуле рядом с буфетом, где у них стоит радиоприемник, и молча слушает новости.

– Ты что, плачешь? – спрашивает муж, прежде чем уйти. – У тебя в глазах слезы. Я предпочитаю следовать распоряжениям, поэтому иду на работу. Пока, Оттла.

– Пока, – отвечает она.

Иногда голос ведущего в громкоговорителе сменяется каким-то протяжным стрекотом. Она поворачивает одну ручку аппарата, потом другую и возвращает первую на место. Стрекот наконец прекращается.

Повторяю: сегодня утром в половине седьмого утра германские войска перешли границу и теперь движутся маршем на Прагу…

Продавец уверял ее, что приемник работает просто идеально. «Настоящее чудо, – говорил он, – ”Браун”, лучше не найдете. Модель ”Фоно-Супер” 1937 года выпуска. Только полюбуйтесь деревом, это же орех. А хромированные детали! Потрогайте, потрогайте. О Гитлере можно говорить что угодно, но радиоприемники немцы делают на славу. Если же не нравится, у нас есть модель ”Электра” от ”Норы”, только в ней граммофона нет. Да что тут думать, у нас их с руками отрывают».

Ей вспоминается, что вскоре после аншлюса венским евреям приказали сдать все приемники. Он случился почти ровно год назад, 12 марта 1938 года. Перед мысленным взором вновь проплывает образ Гитлера, которого бурно встречает толпа на Хендельплац, и сто тысяч рук, вскинутых в нацистском приветствии. Вот уже несколько месяцев от ее друзей Фишеров нет никаких вестей.

Покупка радиоприемника внесла между нею и мужем разлад. В представлении Йозефа с этим можно было бы и подождать, с лихвой хватит и утренней газеты. Но у нее на сей счет имелось другое мнение. Она вообще редко с ним соглашалась. У них так пошло с самого начала, а с течением лет разногласия только усугублялись. «Я прекрасно понимаю твою потребность держать его на расстоянии», – писал ей Франц. «Нечего теперь говорить, что мы тебя не предупреждали», – подливал масла в огонь отец. Йозеф ей изменял, в этом она ничуть не сомневалась. Осталось ли у него к ней еще хоть немного любви? Этого Оттла не знала. Может, он ее вообще никогда не любил. Разве в двадцать лет кто-нибудь знает, что делает, разве представляет, что такое жизнь? В двадцать лет жизнь была сплошной бравадой. А теперь ее дочери Вере скоро стукнет девятнадцать, а Хелене шестнадцать. Пройдет совсем немного времени, и она сама разменяет шестой десяток. В двадцать лет жизнь казалась вечностью, а сегодня она будто даже и не жила. В конце концов ей удалось убедить Йозефа разориться на эту покупку в крупном магазине, где за их спиной толкались еще две пары, завистливо поглядывая на последний оставшийся «Браун». Он пошел на это будто помимо своей воли. Да и всегда соглашался с ней скрепя сердце. Ведь в двадцать лет чего только не делаешь.

Вера утром отправилась в лицей, но Елена поддалась на уговоры матери и осталась в квартире.

Ночь она слушала ведущего, комментировавшего встречу фюрера с чешским президентом и упиравшего на тот факт, что Эмиль Гаха ни в чем Гитлеру не уступил, что Франция с Англией усвоили уроки Мюнхена, что Хрустальная ночь в полной мере выявила природу нацистского режима. Демократия больше не отступит!

Пока она слушает новости, у нее из головы никак не идут Фишеры. В апреле этих венских евреев заставили бросить квартиру и переехать на окраину города.

Если на Англию, – продолжал ведущий, – надеяться нельзя, ибо Чемберлен постоянно демонстрирует себя позорным трусом, то Франция этого точно не допустит! Даладье – не Чемберлен, а Франция наш союзник с 1924 года, нас связывают подписанные договора.

В голове всплывает воспоминание. Много лет назад отец сидит на кухне и читает газету. Затем спрашивает ее, что она думает о франко-чешском соглашении о взаимопомощи, подписи под которым поставили Бенеш и французское правительство. Как бы ей хотелось вернуться обратно в те времена, когда с ней говорил отец, когда еще был жив Франц. Но жизнь прошла, забрав с собой живых и сгладив из памяти их черты. Герман с Юлией пересекли последнюю черту, отделявшую их от смерти, – он терзаясь угрызениями совести, она сломленная горем. Их унесла болезнь, и покончить со всем для них было чуть ли не облегчением. В последнее время они больше ничем не интересовались, замкнувшись в своем горе. В воспоминаниях их без конца преследовал Франц, их дни проходили безрадостно, не зная ни капли нежности, одна только безымянная боль, безграничное отчаяние и ожидание смерти. С тех пор прошло много времени, а она так и не поставила на их могиле надгробие.

– Госпожа, скажите, пожалуйста…

– Слушаю тебя, Эльза.

– Ужин сегодня готовить на четверых?

– Да, Эльза, сделай милость.

– Благодарю вас, госпожа.