Франц Кафка. Узник абсолюта

Мы счастливы! Они издали «Суламифь» Гольдфадена. С удовольствием оставляю тебе место, где бы ты написал о том, что тебе уже удалось прочитать. Надеюсь, что ты мне напишешь об этом».

Франц начал писать своего рода биографию Исаака Лёви на основании предоставленного им материала, попутно анализируя творчество еврейского театра. Начало книги уцелело. Говоря вкратце, там в форме диалога дается хороший обзор различных аспектов еврейской культуры и обрисовывается круг интересов, занимавших в то время Кафку. Он описал еврейский народ более живо и колоритно, чем абстрактные теоретики сионизма. Было время, когда я вступал в контакты с сионистами и способствовал тому, чтобы они оказали влияние на моего друга. Центром сионизма был тогда пражский клуб «Бар-Кохба», а его вдохновителем – замечательный Хуго Бергман. Вначале Кафка отвергал идеи сионизма. Я тоже был со многим не согласен и поначалу стал посещать маленькое и не очень привлекательное кафе «Савой» на Цигенской площади, где обычно показывали низкопробные мелодрамы в знак протеста против сионистского академизма. Я ревностно отстаивал точку зрения, что, несмотря на неудачный юмор и весь вздор, эти представления лучше раскрывали суть иудаизма, чем философские умозаключения западных евреев, которые они старались навязать, по правде говоря, далекому от этого народу.

Я до тех пор не занимался кропотливым сбором сведений о взаимосвязи восточных и западных евреев, о Сионе и диаспоре. По правде сказать, Кафка дольше, чем я, не соглашался с представителями сионистских кругов. Позже я стал убежденным сионистом и тщетно пытался убедить Кафку в необходимости проведения сионистской политики. Мы часто собирались со своими знакомыми и спорили. В моем дневнике от 18 января 1913 г. я нашел записи разговора с Бубером, Верфелем, Кафкой, Пиком и мной, который был посвящен той же теме. В дневнике от 23 августа 1913 г. написано: «После полудня с Кафкой. Купание, дискуссии. Разговоры о чувстве общности. Кафка говорит, что он не способен к солидарности, поскольку его сил хватает только для него одного. Он показывает мне письма Бетховена и Кьёркегора». В декабре есть маленькая заметка о том, что мы поссорились. Но 24 декабря уже было все в порядке. «Кафка говорил о социальном вопросе. В городском парке».

Затем Кафка постепенно приблизился к моей точке зрения, и в знаменательные дни 1918-го и 1919 гг., когда были созданы Еврейский национальный комитет и еврейская школа, он был на моей стороне и разделял мои интересы. Он был для меня поддержкой. В конце концов, серьезно изучая иврит, он оставил меня позади.

Но я отвлекся. Вернемся в то время, когда бедная еврейская труппа дала нам мощный импульс, который способствовал нашему дальнейшему развитию. Кафка неустанно интересовался бытовыми вопросами артистов еврейской труппы, которые постоянно нуждались. Согласно его дневнику, он составил список всех сионистских клубов в Богемии, чтобы их по возможности посетить. Он даже сделал копии этих списков. Это говорит о том, как много неизрасходованной энергии дремало в нем до тех пор, пока его не искалечила необходимость зарабатывать на жизнь, несбывшиеся планы о семье и многое другое. 12 февраля 1912 г. Кафка организовал поэтический вечер для Лёви в банкетном зале Еврейского общества. На него легли заботы по техническому оснащению и подготовке вечера. Он взялся за дело со вздохом, но не без гордости. Речь, которой Кафка открыл вечер, сохранилась в записях моей жены. Она начинается такими словами: «Перед тем как польские евреи начнут свои выступления, я хочу сказать вам, дамы и господа, что вы поймете идиш гораздо лучше, чем можете ожидать. Я вовсе не волнуюсь по поводу того, какое впечатление произведет на каждого из вас этот вечер, но хотел бы, чтобы актеры играли свободно, как они того заслуживают. Но это не удастся, если кто-то из вас…»

Несомненно, русский друг из «Приговора» оставил свой след в душе актера Лёви. Как волнуют сердце эти дневниковые записи: «Мы сострадаем актерам, которые так прекрасно играют и ничего не зарабатывают и к тому же даже не получают благодарности и похвал. Можно лишь жалеть об их печальной судьбе». По пути из Праги, после того как распалась труппа, Лёви заехал в Будапешт. Среди бумаг Кафки я нашел письмо Лёви из Вены. Оно очень своеобразно с точки зрения грамматики и орфографии: «Как это я потерял Ваше письмо?.. Я свернул с обычной дороги, и у меня больше нет ни друзей, ни родных, ни семьи… и самый дорогой из них, д-р Кафка, также потерян… Мне никогда не снилась такая потеря… В конце концов, только Вы были так добры ко мне… Лишь Вы один проникали в мою душу, только Вы меня понимали. И, к глубочайшему моему прискорбию, я вас потерял. Вы, конечно, не должны мне отвечать, я не заслуживаю вашей доброты. Пожалуйста, не думайте, что я сумасшедший, я – нормальный, холодный, как смерть». В другом письме есть мрачные строки: «Чего я могу ожидать? Следующей дозы морфия». Кафка написал ответ на это письмо:

«Дорогой Лёви!