Франц Кафка. Узник абсолюта

Я очень рад тому, что вы обо мне вспомнили; не думайте, что я о вас забыл, потому что долго тянул с ответом. Я очень смущен, но у меня было много работы, от которой я не мог оторваться.

Во всяком случае, для вас есть хорошие новости. Я взял на себя обязательство и полагаю, что смогу сделать для вас что-то хорошее и нужное, если, конечно, этому не помешают обстоятельства изменчивого мира.

То, что вы в затруднении и не можете найти выхода, очень печально. То, что вы так долго находитесь в Венгрии, странно, но, вероятно, у вас есть на то основания. Полагаю, что нам было бы лучше вместе гулять вечерами по окрестностям Праги. Во всяком случае, я не теряю надежды, что у вас все будет хорошо. Вы легко отчаиваетесь, но и легко делаетесь счастливым. Только следите за здоровьем, готовясь к лучшим дням. Если вам плохо, не делайте себе хуже, причиняя ущерб своему здоровью.

Я хотел бы узнать побольше о вас и ваших друзьях.

Не собираетесь ли вы сейчас в Карлсбад? С моими наилучшими пожеланиями.

Франц К.».

Не знаю, получил ли Лёви это письмо и что с ним стало. Сомневаюсь, что он еще жив.

1911 год. Конец августа. Отдых, веселье! Мы в Цюрихе, затем в Флюэлене, у озера Лугано. Мы постоянно купались. Стояли чудесные солнечные дни. Наша дружба в то время становилась все крепче. Рабочий год наконец-то окончился, и мы вознеслись на головокружительную высоту, испытывая моменты приятного волнения. Вот что я нашел в своих записях от 13 марта: «Кафка разбудил меня звонком, потому что свет в его комнате сначала померк, а потом окончательно погас». Я выразил свои дружеские чувства, переложив на музыку его стихотворение «Душечка, как ты танцуешь». Я сочинил простую мелодию, сопровождаемую вариациями на фортепьяно. Позволю себе заметить, что Кафка, имевший дар музыкальной речи, не имел таланта к самой музыке. Я часто замечал, что многие авторы, чьи стихи или проза отличаются хорошей музыкальной ритмичностью, не обладают блестящими способностями для ориентации в мире музыкальных звуков. Кафка не играл на музыкальных инструментах. Он как-то признался мне, что не может сказать, в чем состоит разница между «Веселой вдовой» и «Тристаном и Изольдой». В этих словах – значительная доля правды. Они говорят о том, что он никогда не стремился познать высокую музыку. Но вместе с тем у него было природное чувство ритма и звуковой гармонии. Я часто слышал, как он пел самому себе балладу Лёви «Граф Эберштейн», которую любил больше всего.

Я часто водил Кафку на концерты и обращал внимание на то, что его восприятие носило чисто визуальный характер. «Когда я слушаю музыку, вокруг меня словно вырастает стена, – пишет он в своем дневнике после концерта Брамса. – Единственное ощущение, которое возникает у меня во время прослушивания музыки, – это чувство свободы». Затем приводится описание певцов, публики, и нет ни одного слова о музыке. Франц был наиболее восприимчив к постановкам и декламации. Сколько вечеров мы провели с ним в театрах и кабаре и сколько – в барах с прелестными девушками! Мнение, что Кафка был аскетом или отшельником, в корне неверно. Он вовсе не мало требовал от жизни, скорее, наоборот, он требовал слишком много – всего или ничего, – и в результате этого в последние годы жизни он избегал любовных отношений, считая эротическую сторону жизни слишком серьезной. Он никогда не рассказывал грязных историй, и в его присутствии никто их не рассказывал. Надо сказать, что он никогда против этого не протестовал, просто не было случая, чтобы кто-нибудь при нем говорил о подобном. Но в его молодые годы этот строгий образ мысли еще не выражался так отчетливо. Я помню его страсть к буфетчице по имени Ханси. Он как-то сказал ей, что благодаря ее размерам на нее мог бы сесть верхом кавалерийский полк. Франц был очень несчастен, когда продолжалось это увлечение. На фотографии, где он снят вместе с Ханси, Франц выглядит так, будто ему хочется немедленно убежать. В моем дневнике есть запись: «Бар «Трокадеро». Он [Франц] выражает любовь к Германии тем, что предпочитает немецкие почтовые марки. Но он так робок. Когда он говорит: «Я заплачу за тебя», то улыбается так, словно иронизирует».

Во многих его письмах упоминаются подобные связи с женщинами. Эти двусмысленные и «нечистые» связи (это было его мнение, и большинство из этих связей были таковыми только в его воображении) оставили значительный след в трех его великих романах. Упоминания о них есть и в других рукописях. Я хочу процитировать здесь одну открытку и три письма, которые свидетельствуют о его тоске и неудовлетворенности, которые он испытывал по поводу женщин.

«Мой дорогой Макс!

Я сижу на крытой веранде. Кажется, накрапывает дождь. Я поднял ноги, чтобы защитить их от соприкосновения с холодным кирпичным полом, положил их на перекладину стола и оставил открытыми только руки, которые пишут. Я пишу тебе, чтобы сказать, что я очень счастлив и был бы рад, если бы и ты сюда приехал, поскольку в лесу подо мхом можно годами хранить разные вещи и думать о них беспрестанно. До встречи, я скоро вернусь.