Франция. 300 жалоб на Париж

Сама бумажная система немного иная: на входе избиратель берет два листочка с фамилиями кандидатов — на каждом по одной — и крафтовый конверт. Бумажки совершенно обычные, без водяных знаков и всего такого. Конверты тоже обычные — за ширмой ты просто кладешь бумажку со своим кандидатом в конверт, а вторую — выбрасываешь. А вот положить конверт в урну может только специально обученный человек. Он принимает конверт и карту избирателя (такая есть у каждого француза, в ней на выборах делаются пометки с датой голосования), опускает конверт в урну, а на карту ставит печать.

— Проголосовано! — торжественно провозглашает он всякий раз.

Явка на последних президентских выборах была довольно высокой: к 15.00 на моем участке было уже 50 %. Из-за этого к урнам даже скапливались очереди. На участок приходят все: инвалиды-колясочники, очень пожилые люди в креслах, молодой парень с синдромом Дауна. Голосуют здесь почти все: — во-первых, это нормально — любой сознательный гражданин делает выбор, во-вторых, если у тебя на карточке избирателя нет печати, это не очень хорошо — странный ты какой-то.

Глава восемнадцатая Почему мы возим врага с собой

Однажды случилось такое хорошее лето, что даже страшно.

Я думаю: почему русскому человеку это страшно? Почему он не может разрешить себе это простое понятное счастье: вино, океан, приятные люди? Что с нами, блин, не так?

Ездили в Сан-Себастьян. Около океана, при свете свечи; вокруг поле, заросшее клевером, щавелем и люцерной, мы сидим и вдыхаем этот морской рыбный воздух, люди у зеркальной границы воды кажутся с набережной маленькими, ничтожно суетящимися муравьями, огни торжественных королевских фонарей отражаются нежным желто-зеленым светом, вино стекает с бокала подтаявшим льдом.

Но океан! Можно же читать стихи или обсуждать рыб («почему Бог одних окрасил в сплошной цвет, других в полоску, а третьих как будто краской забрызгал и сделал неровные плавники?») или считать звезды. Например, морские.

Можно вспоминать свои самые счастливые дни у воды. У меня есть же один такой: август, Мертвое озеро, мне двенадцать, вот скотч-терьер со свалянной черной шерстью прыгает с катамарана, вот солнце сидит у воды, вырвало у дождя этот день, вот взрослые кричат, а собаки лают, зная, что это пройдет, вот я — стою на пирсе, ничего еще не зная, не чувствуя ничего, кроме острого ощущения счастья оттого, что все молоды и живы и начинается август, самый лучший месяц во всем году, и если бы мне предложили запомнить день, только один — из всего бесконечного детства — я взяла бы этот, пусть будет этот.

Или любой другой.

Допустим, вчерашний, на океане:

— Вы видели, что шишки растут не на ветках, а на стволе? — вот что я должна была спросить в этот момент.

Но меня спрашивают:

— Почему Людмила Алексеева поцеловала руку Путину?

Я спрашиваю:

— А что говорит Белковский?

Хотя я должна спросить:

— А помните, что сказал Бунин?

Действительно, Ксения, что он сказал? Нам всем ужасно интересно.

Бунин сказал: «Я изнемогаю от того, что на мир я смотрю только своими глазами и никак не могу взглянуть на него как-нибудь иначе».

Это да.

Здесь — за стеной, у соседей, если бы между странами были стены, а не стертые временем границы, стоит белый город Биарриц. В 1897 году здесь, в отеле «Виктория», две недели провел Антон Павлович Чехов. Владимир Набоков каждый год приезжал сюда с родителями. Федору Шаляпину принадлежала вилла неподалеку. Осенние месяцы с сентября по ноябрь здесь называли «русским сезоном».

О чем они говорили, сидя в летних кафе, перед жаренной в масле рыбой — треской или хеком, с распахнутыми ее щеками — неужели о том же самом, как мы сейчас?

— Вы не боитесь медуз? — должна бы спросить я.

Но я спрашиваю:

— А сейчас за нами тоже следят спецслужбы? Как за Горьким?

* * *

Еще одна вечеринка на крыше дома Корбюзье. Батарея бутылок, розовый закат над морем, музыка, проверенная компания. Большинство эмигрантов свежие — два-три года, парочка — 10 лет, но постоянно меняют партнеров и дислокацию, одна — 20 лет плюс.

— Я читала, в Москве опять митинг, — говорит она.

И у нее даже нет российского гражданства, между прочим.

— Что толку ходить на эти митинги? — спрашивает другая.

— А тебе что, нравится то, что происходит в России? — воинственно начинает первая.

— А тебе какая разница? Ты же туда не вернешься никогда, — говорит вторая.

— Вы чего, — вступает третья. — Нормально же сидели.

На следующий день мы все удалены из друзей на Фейсбуке. Короткое объяснение — «Я не вписываюсь в вашу среду».

Мы все в нее не вписываемся, если честно.

Почему мы не могли обсудить вино? Достаточную розовость заката? Бессмысленную ностальгию по липам (зайди за угол и увидишь липы)?

Но нет.

Стоило ли уезжать? Говорят, обсуждение политики не требует интеллектуальных затрат. Это удобно: посмотрел новости — и давай обсуждать. Можно обсудить книги, но их надо читать. Можно обсудить фильмы, но их надо смотреть. А политику обсуждать легко, и все в ней к тому же эксперты.

* * *