Франция. 300 жалоб на Париж

О, про сыр. Села со своим вонючим чемоданом в аэроэкспресс. Зашла компания: немолодые, крепкие, перекладывают в чемодане блестящие упаковки хамона, спешат на поезд. Обсуждают: «Кому макароны, кому соус? Макароны, наверное, Петровне, она за моими курами смотрит, кормит, яйца собирает. А остальным – самогону нагоним и так расскажем. Ну, может быть, маслины, если не подавятся…»

Или французское отопление: холодные будут, но гордые. За окнами в пол плюс шесть, отопления нет, видимо, не декабрь. А с полок сыплются адвент-календари и шоколадные конфеты, которые тут только к Новому году являются, уже поступили в продажу. Так зима у вас или не зима? Вы уж определитесь.

Купила в «Фикспрайсе» горшок с землей и семена ели. Буду сажать. У меня зима, а у вас – не знаю.

Интересно, как меняется чувство дома. Как оно перемещается, наполняет легкие и все пространство: вроде бы приезжаешь домой, и ты дома, потом уезжаешь домой, и ты снова дома. И где теперь дом? Неизвестно.

Хорошо и удобно вообще это в русском языке устроено – домом любое место наречь, куда возвращаешься с улицы.

С одной стороны, это понятие постоянно в движении, с другой – просто расширяется его география. Когда мы покинем этот дом и встретим какой-нибудь следующий, я наверняка буду скучать по этому странному месту.

Недавно спорили в ресторане с друзьями, по чему на самом деле скучаешь в эмиграции: по людям или по месту. Я, наверное, по месту. Люди еще могут к тебе приехать, а дома и запахи, небо и первый снег, хрустящие лужи, толстые капли, низкие облака, солнечные блики на стенах, горький привкус рябины и сладкий – лесной земляники, легкий озноб от входа в пресную воду, утренние подъезды, красный закат над высоткой, тоненький клевер у дома, шпаловый запах в метро – это как увезти?

На самом деле я ко всему уже тут привыкла.

На автомате включаю обогреватель, чтобы согрелись ноги в шерстяных носках, на автомате сочиняю и отправляю жалобы на очередной вороватый сервис, на автомате не жду ничего хорошего от французов и их привычек, а когда вдруг случается хорошее – удивляюсь. А вообще, жизнь ведь не делает ни одного лишнего движения, как я говорила. Так что же, о чем тут жалеть?

Я не знаю, что будет дальше, но только одно: когда ты открепляешься от районной своей поликлиники, тебя начинает трясти и швырять, мотать из стороны в сторону внутри скользкой, вращающейся Земли. Это нормальная турбулентность: нету стен, за которые можно бы зацепиться. Тогда вы цепляетесь друг за друга. Это многое меняет, хотя вам кажется, что не меняется ничего. А потом этот воздух твердеет, слова обретают смысл, и вот вам по почте приходит «карточка жизни». Это значит, что вас прикрепили здесь. К поликлинике и жизни в целом. Теперь не страшно упасть, хотя вы и так не боялись – вы же держитесь друг за друга, и это крепкая штука. Как перекати-поле – цепкий и острый шар, который становится больше и шире, и крепче, и сам себе дом.

Глава тридцать пятая Тридцать пятая жалоба из трехсот

Как же холодно, право слово, на этом вашем юге! Погода изменчивая: утром плюс пять (на щах легкая ледяная корочка), вечером – плюс 15, в пуховике жарко, и шапку хочется снять. В квартире, как в коробке из-под монпансье: холодно и ветер постоянно гремит в щелях. Щели, кстати, с два пальца. То есть верное средство от северного ветра – плед, носки шерстяные, обогреватель и обниматься. Ну а как?

Топить тут никто не топит. Не зима. Зима здесь наступит 21 января, а пока не чирикайте. Иногда утром глянешь – над трубой трясется жиденький дымок. В такие моменты становится тепло на душе, а дом, как никогда, походит на корабль. Но длится тепло недолго – батареи остаются ледяными, видимо, это просто в ресторане жарят. Или не знаю что. Отапливают отельные люксы на восьмом этаже. 155 евро за ночь все-таки – может быть.

Из магазинов недавно исчезло сливочное масло. Исчезло полностью: там, где лежали 35 наименований – обычного и соленого, – пустота и жалость железных конструкций. Оказалось, кризис. Жрут так много масла в стране, как не в себя, – коровы не успевают молоко свое выдавать им на завтрак. Так вот, потребляют много, а цены не меняются, потому что утверждаются раз в год и больше уже их не изменить.

Писателем я, очевидно, никогда не стану. История ведь какие знает примеры? Такие: писатель сидит в прокуренной мансардной комнате, строчит на машинке, а внизу происходит жизнь. Да что там писатели! Даже Ленин так писал свои манифесты. Встанет, бывало, пройдется по кромке крыши над Парижем, с голубями прогуляется и опять – за перо.

Ну а я? Надо позвонить и записаться насчет страховки, надо позвонить и поругаться насчет сим-карты, надо пойти проверить почту, надо побежать изучить правила, надо отнести документы, потом перезаполнить и отнести снова. А потом обед. Все нужно успеть сделать до него, а после обеда надо успеть остальное – например, в магазин. А потом уже вечер – никто не пишет по вечерам, спину ломит.

Ну и что, что половину из этого делаю не я – надо пойти и сочувствовать.