Франция. Оливковая ферма

Мадам Б. соглашается en principe, но желает обсудить все детали в Брюсселе за ланчем. На прощанье она предлагает Мишелю два варианта: либо еще до брюссельской встречи мы переводим аванс на указанный ею банковский счет в Швейцарии, либо мы привозим оговоренную сумму с собой.

От возмущения я подпрыгиваю до потолка. Ни один пенс из моих накоплений и денег, полученных за страховку, не поступит ни на какой подозрительный швейцарский счет, пока все документы не будут подписаны. Почему мы не можем привезти с собой чек и вручить им его за этим чертовым ланчем?

— Наверное, она опасается, что чек не будет оплачен.

— Естественно! В таких махинациях никто никому не доверяет!

Я еще долго бушую, но в конце концов смех Мишеля и мягкий взгляд его голубых глаз приводят меня в чувство.

Итак, все решено.

Две недели спустя, как раз в начале массового исхода французов на юг — удивительно, что вся эта нация индивидуалистов раз в году устремляется в одну сторону, точно стая леммингов, — мы загружаем в мой маленький черный «фольксваген» старые матрасы, постельное белье и всю лишнюю кухонную утварь из лондонской квартиры и отправляемся в Брюссель.

Там мы собираемся встретиться с владельцами, произвести на них хорошее впечатление (то есть заставить их поверить, что мы можем позволить себе такую покупку), подписать promesse de vente, отдать им заработанные тяжелым трудом деньги, до поры до времени спрятанные в коричневом конверте на дне чемодана Мишеля (это в том случае, если нам не удастся выпросить отсрочку), а потом, покончив с делами, ехать в Париж, где нас ждут les filles.

По мнению Мишеля, наше появление у дома продавцов в машине, доверху набитой старым хламом, может неблагоприятно сказаться на ходе переговоров, а потому мы оставляем «фольксваген» в подземном гараже отеля «Хилтон» и пешком направляемся по адресу, продиктованному секретарем мадам. Я так взволнована, что не замечаю улиц, по которым мы добираемся до широкого зеленого проспекта с нужным нам адресом. В голове крутится тысяча вопросов. Что, если эти люди нападут на нас и ограбят? Или отберут деньги каким-нибудь другим, более изощренным способом? Откуда нам знать, что они не мошенники? И даже если нас не обворуют, то ведь придется подписывать какие-то документы…

И вот мы останавливаемся — а вернее, изумленно застываем — перед красивыми коваными воротами высотой с хороший дуб.

— Слава богу, что мы не явились сюда на машине, — шепчу я и хватаю Мишеля за руку.

Минуты четыре мы рассматриваем это чугунное великолепие, которое вполне уместно смотрелось бы где-нибудь в Версале.

— Ну, вперед, — говорит Мишель и, сжав мои пальцы, нажимает кнопку звонка.

Ворота медленно открываются, и мы шествуем сначала по посыпанной гравием, а потом по выложенной плитками дорожке к широким, как в замке, мраморным ступеням. В дверях нас встречает дворецкий в полной парадной форме. Мишель, с виду совершенно спокойный, называет ему наши имена.

Дворецкий приветствует нас сухим официальным кивком и с сильным бельгийским акцентом сообщает:

— Мадам скоро спустится к вам.

Я со своим школьным французским с трудом понимаю даже такую простую фразу. Что же я буду делать на предстоящих переговорах? По великолепному черно-белому мраморному холлу, оживленному только вспышками ярко-красных гладиолусов в вазах, дворецкий проводит нас в просторный salon, который он называет «комнатой для письма».

— Я перепутала фильмы и надела не тот костюм, — шепотом жалуюсь я, когда мы усаживаемся на золоченые резные стулья эпохи какого-то Людовика.

Как только дворецкий выходит, я вскакиваю на ноги и подхожу к огромным, от пола до потолка, окнам. Они выходят в просторный и безупречно ухоженный сад. Я насчитываю с полдюжины садовников, колдующих над великолепными клумбами, разбитыми в шахматном порядке. На перекрестке посыпанных гравием дорожек расположился старинный итальянский мраморный фонтан; chef d’œuvre[30], из которого бьют хрустальные струи воды. Я завороженно любуюсь этим зрелищем до тех пор, пока дверь не отворяется и в комнату не входит устрашающего вида дама с гладкой прической, поджатыми губами и толстым слоем пудры цвета загара на лице — это мадам Б. Ее сопровождает женщина помладше, подпрыгивающая, как нервная птичка, она оказывается личным секретарем мадам, Иветтой Пастор. Мадам извиняется за отсутствие своего мужа, который, по ее словам, est malade[31]. Она решительно направляется в холл, приглашая нас следовать за собой. У меня падает сердце. Я уже вижу, как все наши счастливые летние надежды тают быстрее, чем бельгийский шоколад.

Мы рассаживаемся вокруг овального орехового стола, за которым легко могли бы поместиться человек двадцать. Лакей на серебряном подносе приносит двухлитровую бутылку шампанского «Кристалл». Мадам посылает слугу к месье с требованием, чтобы тот немедленно встал и явился вниз для подписания документов. Я с трудом сдерживаю рвущиеся с языка протесты.