Франция. Оливковая ферма

И все это ради того, чтобы иметь возможность защитить свою собственность от грабителей! Участок и все постройки на нем, каждый квадратный метр, каждая каменная ограда, сарай или конюшня — все это было самым тщательным образом задокументировано, внесено в кадастровый план и подписано нотариусом и чиновником в мэрии во время покупки земли. И почти всю эту процедуру сейчас придется повторять вновь. Французская бюрократия — это французская бюрократия, и она воистину неутомима.

А для того, чтобы géomètre мог отыскать границы, нам придется уничтожить кустарник и заросли сорняков по всему периметру участка, то есть там, куда не добрались люди Амара. Кстати, и площадь, расчищенная ими, зарастает ужасно быстро, гораздо быстрее, чем мы зарабатываем деньги на ее расчистку. По местным законам из-за повышенной опасности пожаров в этом регионе землевладельцы обязаны уничтожать всю растительность вокруг своих участков. Я уже понимаю, что впереди нас ждет никогда не прекращающаяся борьба с наступающими джунглями, и эта мысль приводит меня в уныние.

Приходит Хашиа, и они с Мишелем, захватив бутылки с водой, защитные очки и мотокосы, отправляются на битву с зарослями.

Я немного провожаю их, по дороге Хашиа показывает мне небольшие, хилые ростки, пробивающиеся из земли по краям тропинки:

— Дикая спаржа. Очень вкусно.

Я набираю большой пучок ростков и отвариваю их на пару, собираясь добавить в салат или подать как гарнир к креветкам, а в итоге они становятся первым блюдом на ланч.

— Что-то они горьковаты, дорогая, — жалуется мама.

Я приправляю ростки лимонным соком, оливковым маслом и перцем, но они все равно остаются горькими.

— Я не могу это есть! — возмущается отец. — Что это, какая-то трава?

Я выбрасываю дикую спаржу и решаю больше к ней не прикасаться.

Пока в Ницце я зубрю неправильные глаголы, на виллу звонят родители Мишеля и сообщают, что решили принять наше приглашение. Они приедут через два дня. Мои мама и папа пока не собираются нас покидать, и еще до их отъезда к нам прибудут дочери Мишеля. В доме явно не хватает пригодных для жизни спален, и мама предлагает мне совместными усилиями привести в порядок так называемую коричневую комнату. Она до сих пор остается точно такой же, какой мы ее нашли: мрачной и вонючей, но, если не пожалеть жавелевой воды и белил, из нее можно сделать просторную и прохладную спальню с отличным видом на долину и бассейн. Когда-то она, вероятно, служила яслями для щенков. Сбежавшая собачница испортила несколько помещений в доме, но здесь она превзошла себя: низкими перегородками комната поделена на восемь отсеков, покрытых грязным коричневым ковром. В этот же веселенький цвет выкрашены и стены. Прибавьте к этому вонь от щенячьей мочи, годами впитывавшейся в полусгнивший ковер, и тридцатиградусную жару снаружи, и тогда вы поймете, почему у нас так и не дошли руки до этой комнаты.

Моя мама любит делать уборку, наводить чистоту и сжигать кучи мусора. Она умудряется находить в этих занятиях какое-то удовольствие. Я все это терпеть не могу, но в конце концов, устыдившись, отрываюсь от компьютера и соглашаюсь на предложенную авантюру. Вооружившись швабрами, губками, ножницами, кухонными ножами, молотками, горячей водой и стремянками, мы беремся за работу. Первым делом сдираем со стен жуткие обои вместе со старой штукатуркой и уже через пять минут становимся белыми, как пекари. У меня пересыхает горло и кружится голова от жуткого зловония. Но худшее еще впереди. Подняв ковер, мы обнаруживаем под ним огромную колонию насекомых и мерзких черных червей. Потревоженные, они извиваются, разбегаются и норовят залезть мне на ноги. Дрожа от отвращения, я кричу маме, что надо отказаться от этой непосильной задачи.

— Но почему, дорогая? Смотри, как славно пошло дело.

Сквозь клубы пыли я вижу, как она что-то отдирает, отскребает, отмывает, и понимаю: мама переживает свой звездный час и мне ее не остановить.

Я могу терпеть пауков, если они не слишком большие и волосатые, но эти черные черви внушают мне ужас. Под прогнившим ковром на полу обнаруживаются серые пенобетонные блоки, поставленные на ребра, чтобы разделить комнату на отсеки. Пол между ними залит бетоном и кишит насекомыми: лоснящимися, или волосатыми, или покрытыми чем-то вроде панциря. Я с трудом сдерживаю тошноту и еще раз предлагаю маме отступиться, но она только качает головой:

— Мы ведь почти закончили, дорогая.

Остается один выход — действовать поскорее. Я не вынесу, если еще одна извивающаяся черная тварь поползет у меня по лодыжке. Я несусь в кладовку, хватаю там здоровый молоток и, вернувшись, обрушиваю его на ближайший бетонный блок. Я обливаюсь потом, тяжело дышу и бью, бью, бью. Насекомые в панике разбегаются во все стороны. Мама в ужасе кричит, чтобы я остановилась. По исцарапанным осколками ногам течет кровь, но я твердо решила завершить начатый разгром.