Франция. Под юбками Марианны

Первым делом оказалось, что Галя никогда даже не знала лично моего знакомого. Тот делал одолжение какому-то своему однокашнику, которого и попросила Галина. Мне было приятно, что сеть людей, которым я нужен, уже охватывает не только моих знакомых. Хотелось прийти на помощь каждому, кто бы ни попросил.

Моя новая знакомая закончила филологический факультет в Москве. Училась ни так ни сяк, прилежно, вдумчиво, но без рвения, не вкладывая души в то, чем хотелось заниматься. Многие подружки пропадали в клубах, бесстыдно водили своих ухажеров за нос, были заняты поиском мужей или богатых спонсоров. Галиной натуре это было противно. Родители приучили ее все делать самой и гордиться своей самостоятельностью. «Зарабатывай все только своим трудом», «не завись от мужчин» — эти мантры она заучила с детства, а когда было одиноко — с чувством внутренней гордости повторяла их. При этих мыслях спина выпрямлялась, мысли становились яснее и проще.

Ей порою даже мерзко бывало встречать своих бывших товарок и просто случайных знакомых, если она знала, что они, по ее мнению, вели себя «нечестно». И тут же, бывало, вместе с ними ревела от обиды и неверности чужих мужчин. Конечно, круг знакомых постепенно сужался. Старшие подруги по факультету заканчивали и уезжали либо выходили замуж и совсем пропадали из виду, из одногодок были интересны всего две-три девушки, а с новыми Галина не сходилась.

Так она и жила пять лет. Зачем она поступила на филологический факультет, она уже давным-давно позабыла, а новых идей, куда пойти и что делать со своей жизнью, у нее не появилось. Хотелось сделать что-то, что оставило бы след в сердцах окружающих, в жизни страны: что-то значительное, может быть даже героическое. Она ждала. При мыслях этих сердце Галины сжималось, дыхание перехватывало, и вот оно, казалось, скоро придет, то, ради чего она готовила себя всю жизнь до той минуты… но время шло, а ничего значительного на ум так и не приходило. Напротив, голова была занята все больше мелочными вещами, всплывающими в суматохе: как прожить на зарплату, как сдать сессию. Первый иностранный язык у Галины был немецкий, хотя и в то время она уже с горем пополам понимала по-английски и по-французски, — одним словом, самый обычный набор языков у русских во Франции. Закончив вуз в Москве, она в тот же год уехала нянечкой в Нюрнберг, где и прожила год у какой-то семьи.

Она немедленно поняла, что иметь филологическое образование в чужой стране равносильно тому, что не иметь никакого. Пока была нянечкой, она подтянула немецкий и записалась в университет в Штутгарте. За время учебы там Галина овладела французским в достаточной степени, чтобы переехать во Францию: сначала — в Лилль, а потом — в Париж. Когда она рассказывала, она любила шутить, что путь до Парижа занял у нее три года и три шага. Здесь уже намечено жилье — съемная квартира за пределами Парижа, в Леваллуа, с друзьями по Лиллю и Германии.

Почти всю эту информацию Галина передала мне прямо там — в кафе перед Северным вокзалом. Я с удовольствием расспрашивал ее, а она открыто и честно отвечала. В ее рассказе не было ни самолюбования, ни горечи, а только факты — как будто она зачитывала наизусть чью-то биографию на уроке в школе. Моя новая знакомая не выдала своих эмоций ни нервным тереблением пальцев, ни частотой дыхания. Как я немедленно понял, она поведала всю свою жизнь вовсе не потому, что вдруг доверилась мне, — а просто в силу того, что было нечего скрывать: ее история была обыкновенна для нашей молодежи за границей, Галина не стеснялась этого. Да я и сам начал засыпать над ее рассказом на полпути: слышал подобные раз десять.

То время, пока моя собеседница была за границей, всеми ее занятиями, желаниями и планами руководила одна большая цель — остаться в Европе, ни в коем случае не уезжать. Галина подходила к делу последовательно: штудировала языки, преодолевая замкнутый характер, искала и поддерживала неинтересные, но нужные контакты.

Сказать, что она не любила Россию, было бы слишком резко. Вовсе нет. Она любила свою страну, тем паче что она была вдалеке, а любить на расстоянии проще. Она любила заграницу? Тоже нет. К «духу единой Европы» она относилась скептически. Буржуазным представлением о счастье вроде «муж — дом — машина — дети» тоже не могла похвастаться. Просто в какой-то момент на родине было проще уехать, отложить начало взрослой жизни на «потом». А «потом» стало страшно возвращаться назад — ведь нужно было вернуться к тому же этапу, как после вуза, то есть — сделать шаг назад.

Я сразу понял это: ведь отчасти и я был таким же. Такие люди, как мы, бесполезны дома и ноем, что нас никто не понял, а после уезжаем и за границей тоже бесполезны и ноем, что мы никому не нужны. Нельзя сказать, что эти стенания лишены оснований.