Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия

Защита королевства и общественная польза, или благо, как раз и составляли ту необходимость, что «не имеет законов». Король же представлялся воплощением «дела общественного», т. е. государства, или, говоря словами Жана Жювенеля дез Юрсена, «отцом дела общественного, сеньором и всеобщим господином тел и имущества».^{700}

Более того, в интересах «дела общественного» король, как и римские императоры, может конфисковать чье-либо имущество, дабы расширить свои владения. На процессе герцога Луи де Ла Тремуйя, у которого Людовик XI конфисковал сеньорию Туар, королевский адвокат в обоснование действий короля говорил: «Король является истинным императором в своем королевстве, и, обладая всеми Достоинствами доброго императора и истинного Августа, он желает расширять свои владения». Довод основан на своеобразном толковании этимологии титула Августа. Август — расширяющий свои владения, а значит имеющий право это делать.^{701}

Складывающаяся монархическая доктрина наступала на частное, «свое право» не только как на право имущественное. Она покушалась и на другую его составляющую — право на социальный статус и должность. В этом случае королевские легисты опять же прибегли к римскому публичному праву, извлекши из него норму, согласно которой император может смещать магистратов (imperator potest auferre magistratum).^{702}

Такова была в ее наиболее важных чертах политическая доктрина, стремившаяся абсолютизировать власть короля, и ее с полным основанием можно назвать абсолютистской. Кто и насколько разделял абсолютистскую доктрину во французском обществе XIV–XV вв.? В XIV в., пока она еще слабо давала о себе знать в политической жизни, по крайней мере в ее наиболее сильно ущемляющих частное право формах, ее лелеяли, как кажется, преимущественно королевские легисты, вдохновлявшиеся римским правом. Как бы ни был ограничен этот круг, их значение нельзя преуменьшать, поскольку они играли все большую роль в центральной королевской администрации и оказывали немалое влияние и на королевскую политику, и на политическое сознание ее проводников. Характерно, что в литературе этого столетия еще нет резких выпадов против тех или иных норм и понятий данной доктрины, что свидетельствует о том, что широкого распространения они еще не получили и что те или иные несправедливые акции правительства с ними не ассоциировались.

Но в XV в., особенно по окончании Столетней войны, когда монархия начала активно эту доктрину реализовывать, зазвучали яростные обличения. Так, Тома Базен при Людовике XI писал, что Франция «под предлогом необходимости… брошена в пропасть рабства податями и налогами, так что нынче все жители публично объявлены подлежащими взысканию тальи по воле короля… и она взыскивается самым бесчеловечным образом, и никто не осмеливается ни слова сказать, ни голоса возвысить. В глазах прислужников тирании сомнения в этом праве короля страшнее сомнений в истинах веры, и кто так или иначе выскажется против, будет обвинен в оскорблении величества и немедленно наказан».^{703} Красноречивое свидетельство того, как теория стала превращаться в практику! Но кого Базен называет «прислужниками тирании»? Несомненно, это королевская администрация, заинтересованная в укреплении и расширении власти своего господина. Но это также, например, и аристократия, чье материальное благополучие стало все более зависеть от королевских пенсий и милостей. Поэтому на штатах 1484 г., когда депутаты третьего сословия потребовали сократить налоги и впредь взимать их с согласия штатов, именно из уст представителей аристократии прозвучала отповедь: «Вы препятствуете подданным платить государю столько, сколько требуют нужды королевства, и мешаете им участвовать в государственном управлении, что противоречит законам всех королевств. Вы желаете предписать монархии воображаемые законы и уничтожить старые».^{704}

В конце концов было бы бесплодным делом пытаться более или менее точно определить, в каких социальных слоях абсолютистская доктрина получила поддержку. Все зависело от того, насколько от нее была хорошая защита. А в защиту от нее, помимо традиционных представлений о справедливом государе, привлекались и иные идеи, в том числе и римские, которые противостояли концепции абсолютной власти. К ним относится и идея, согласно которой «что касается всех, всеми должно быть и одобрено» (quod omnes tangit, omnibus comprobetur).^{705} В соответствии с ней законы, установления, объявление войны или введение налогов — все подлежит обсуждению и одобрению подданных. И как говорил на одном из заседаний Парижского парламента теолог Гийом Эрар, «кто желает издать закон или постановление, тот должен созвать тех, кого это затрагивает»^{706}.