Франция в эпоху позднего средневековья. Материалы научного наследия

Страдал ли идеал справедливого короля от того, что справедливость и право на практике все чаще попирались? Судя по всему, нет. Прежде всего потому, что ответственность за несправедливые деяния обычно возлагалась не лично на короля, а на его окружение, «дурных советчиков», которые служили своего рода громоотводом для персоны венценосца. Иногда, правда, обвинения могли адресоваться лично королю, и при этом выражались угрозы отложиться от него. Во время Аженского восстания 1514 г., например, в ходу были разговоры, что король не может вводить новые налоги без согласия горожан и что, если король все же пожелает это сделать, то «многие отправятся к другому королю…», ибо аженцы «скорее отдадутся под власть английского или испанского короля, нежели согласятся платить такие налоги».^{688} Столь слабая лояльность по отношению к своему государю объясняется тем, что они были сравнительно новыми подданными короля, поскольку Гиень, где расположен город, окончательно вошла в состав королевского домена лишь в середине XV в.

Главное же, почему образ справедливого короля сохранялся в сознании народа, состоит в том, что жажда справедливости, и прежде всего справедливости королевской, становилась лишь сильнее от того, что народ все острее осознавал ее отсутствие, и жажда эта естественно вливала новые силы в традиционный идеал.

Для дворянства облик короля как человека морального также был издавна привычным и близким. Но дворянство ждало от короля не только христианских добродетелей, но и рыцарских доблестей, и последних часто в гораздо большей мере, нежели первых. К справедливости короля оно было более, чем народ, чувствительно, поскольку и круг дворянских прав и привилегий был шире, и сознание своего частного права острее. По этому поводу хочется привести один особенно яркий пример того, как у дворянства в позднее средневековье сработал механизм связи между сознанием своего права и представлением о справедливости государя.

Речь идет о хорошо известном факте превращения многих «публичных служб», т.е. должностей в королевской местной и военной администрации, в пожизненные, или, как тогда очень выразительно говорили, в «вечные». Подоплекой этого явления было, несомненно, сознание «своего права», благодаря которому все, чем человек владеет, включая себя самого и свою службу, рассматривается как нечто неотъемлемое от него, а потому смещение с должности представлялось как нарушение права. Практика несменяемости должностных лиц в XV в. достаточно глубоко укоренилась, хотя долгое время она опиралась на «обычное право», в общем признаваемое монархией. И когда Людовик XI по вступлении на престол сместил многих должностных лиц в нарушение этого обычая, то вызвал сильное возмущение своей несправедливостью, что и привело к вооруженному выступлению против него, известному под названием война Лиги общественного блага. В итоге король вынужден был издать эдикт 1467 г., которым объявлял «публичные службы» пожизненными и восстановил в должностях смещенных им лиц.^{689} Кстати сказать, одновременно происходила и апроприация многих парламентских должностей, которые тоже относились к публичным службам. Но в этом случае процесс зашел еще дальше, и во второй половине XV в. парламентские должности стали не просто пожизненными, но и — практически — наследственными и могли уже продаваться.

Итак, моральная ипостась короля наиболее глубоко запечатлялась в душах людей, принадлежавших ко всем классам общества. Долг короля видели прежде всего в поддержании справедливости, и, хотя этот долг мыслился как моральный, само понятие справедливости наполнялось преимущественно сугубо правовым содержанием. Король должен защищать права подданных и сам не посягать на них, иначе он станет на путь тирании. Представление о короле-тиране, посягающем на права подданных, было широко распространенным антиподом образу справедливого короля. И такова была сила привязанности к «своему праву», что против тирании, хотя в ней редко обвиняли лично короля, готовы были восставать и дворяне, и горожане, и крестьяне.