Франциск Ассизский

Россети где-то говорит - горько, но очень справедливо, - что хуже всего атеисту, когда он чувствует благодарность, а благодарить ему некого. Верно и обратное: тому, о ком мы здесь толкуем, благодарность давала самую большую радость, какая только ведома людям. Один замечательный художник гордо утверждал, что подметал в свои краски мозг; о великом святом мы вправе сказать, что он заметал свои мысли на хвале. Все блага лучше, когда они дары. В этом смысле, без всякого сомнения, метод мистиков очень практичен и помогает жить, но надо непременно помнить и то, что внешний мир всегда отходит у мистика на второй план по сравнению с непреложной зависимостью от Бога. В обычных общественных отношениях есть что-то весомое, в них есть опора, есть уют; что ни говори, они обеспечивают нам здравомыслие и безопасность. Но тому, кто видел мир на волоске, нелегко принять их совсем уж всерьез. Пусть мирская власть и мирская иерархия, даже самая нужная, самая естественная, помогает нам твердо стоять на земле и охраняет нас; тот, кто видел их вниз головой, никогда уже не сможет смотреть без улыбки на власть имущих. В этом смысле прямое видение реальности Божией обесценивает вполне здравые, важные вещи. Мистик может прибавить себе росту на локоть, но что ему рост? Он уже не станет принимать себя как данность, только потому, что его имя записано в церковной книге или в семейной Библии. Собственно, он - вроде сумасшедшего, который, защищая свою сущность, забыл свое место среди людей. "Я звал отцом Петра Бернардоне, теперь я - слуга Господень".

Все эти глубокие материи можно передать только очень коротко и несовершенно; и короче всего будет сказать, что мистик узнаёт о неоплатном долге. Наверное, покажется парадоксом, если я скажу, что человек обретает радость, когда узнаёт, в каком он долгу; но путает нас лишь то, что в коммерческом мире должник не очень склонен к ликованию, особенно - если долг неизмерим, тем самым - неоплатен. И тут снова может помочь сравнение с любовной историей, где заимодавец разделяет радость должника, точнее - оба должники и оба заимодавцы. Долг и зависимость становятся радостью, когда речь идет о незапятнанной любви. Слово "любовь" слишком легко и часто употреблялось всуе, но здесь без него не обойтись. Оно - ключ ко всем проблемам францисканской морали, которые так озадачивают современного человека, особенно к аскезе. Тот, кто знает, что долг его неоплатен, выплачивает долг непрестанно. Он вечно отдает то, что не в силах отдать, швыряет в бездну благодарения. Многие думают, что они слишком для этого современны, на самом же деле они слишком плохи. Почти все мы - слишком плохи, чтобы так жить. Мы не так щедры, чтобы стать аскетами; можно даже сказать - не так радушны. Мы не так благородны, чтобы сдаться, разве что в первой любви мелькнёт нам потерянный нами рай. Но видим мы это или нет, истина - всё в той же загадке: на свете есть одно истинное благо - неоплатный долг.

Если даже та романтическая любовь, которая давала силу трубадурам, выходит из моды и считается вымыслом, куда уж современному миру понять аскетов! Вполне возможно, что какие-нибудь варвары попробуют начисто изгнать рыцарство из любви, как варвары, правящие в Берлине, изгнали его из войны. Если бы им это удалось, люди презрительно удивлялись бы и бестолково спрашивали, что за жадные женщины нагло требовали дани, и какое невиданное корыстолюбие побуждало их стремиться к золотому кольцу; ведь спрашивают, почему жестокий Бог требует отречения и жертвы. Потеряв ключ ко всему, что влюбленные зовут любовью, люди не понимали бы, что в любви дают, ибо об этом не просят. Поможет меньшее понять величайшее или не поможет, безнадёжно и бесполезно изучать францисканское движение, если вы, как нынче принято, ворчите на мрачный аскетизм. В том-то и дело, что Франциск был аскетом и не был мрачным. Как только его выбило из седла смиряющее и славное видение любви Господней, он ринулся в пост и бдение, как ринулся бы раньше в битву. Он выписал вексель, все отдал кредитору и не оставил себе никакого обеспечения. Он ничего не лишился, он не сковал себя "режимом", не ушел в "суровую простую жизнь". Его самоотречение ничуть не похоже на наш "самоконтроль" - оно положительно, как страсть, как наслаждение, он упивался постом, как упиваются вином, искал нищеты, как ищут денег. Именно положительность, пылкость его непонятны современным людям, гоняющимся за удовольствиями. Однако это исторический факт, а связана с ним ещё одна нравственная истина, почти такая же непреложная. Нет сомнений, что этим героическим и непривычным для нас путем он шёл с той минуты, как убежал во власянице в зимний лес, до той, когда и в смертной муке хотел лежать на голом полу, чтобы показать, что не был ничем и ничем не владел. Но можно сказать почти с той же уверенностью, что звезды, проходившие над истощенным нищим по своему сияющему пути, наконец увидели в мире, населенном труждающимся людом, человека поистине счастливого.

Глава 6. Маленький нищий человечек