Франциск Ассизский

Знаменитый российский искусствовед Паола Волкова в своей книге «Мост через бездну» проводит прямую параллель между этим стихотворением и картиной Джотто, изображающей Франциска в момент обретения стигматов.

«Шестикрылый серафим точно так же действует на картине Джотто. Когда он пронзает Франциска лучами, то оставляет ему эти пять стигматов. Мы видим, как красные копья входят в тело святого Франциска, и он преображается: он приобщается в этот момент к высокому таинству через получение стигматов».

Очень важно, что мистическое событие происходит на горе. Ему было позволено иметь свою гору Фавор, путь, ведущий к ней, оказался верным.

Паола Волкова пишет: «То, что с ним случилось на этой горе, и то преображение, которое произошло, вполне вписывается в мировой контекст того, что есть волшебная гора, потому что именно там он получил стигматы от Спасителя. И эта картина как раз изображает получение святым Франциском стигматов, а Спаситель показан очень интересно и необычно, его так не изображали ни до и ни после. Он изображен в виде шестикрылого серафима: он, как в шубу, одет в эти перья, как будто он в какой-то овчине, но на самом деле это шесть лохматых крыльев».

После Верны святого Франциска будут называть «серафический отче». Но кто такой серафим?

Это понятие есть не только в христианской, но и в иудейской традиции. Серафимы — самые высшие из ангелов, наиболее приближенные к Богу. Древнееврейский корень, от которого произошло слово «сараф» (на иврите — שרף, śаraf), имеет несколько значений: «пылающий», «огненный»; «змей», «летающий змей», «змееподобная молния»; «летающий дракон» или «грифон». Серафимы упоминаются в Книге пророка Исайи: «Вокруг Него стояли Серафимы; у каждого из них по шести крыл: двумя закрывал каждый лице свое, и двумя закрывал ноги свои, и двумя летал» (6:2).

Считается, что они прикрывают крыльями лица, чтобы не видеть лица Бога. Им дана сила преображать. Как подчеркивает Паола Волкова: «знак «серафикус» — это знак действия. Знак «анжелюс» (или «ангелис») — это знак чудотворной молитвы».

Именно с подобной миссией серафим снисходит к пророку Исайе: «Тогда прилетел ко мне один из Серафимов, и в руке у него горящий уголь, который он взял клещами с жертвенника, и коснулся уст моих и сказал: вот, это коснулось уст твоих, и беззаконие твое удалено от тебя, и грех твой очищен» (Ис. 6:6).

Еще одно упоминание серафимов есть в четвертой главе Апокалипсиса:

«И перед престолом море стеклянное, подобное кристаллу; и посреди престола и вокруг престола четыре животных, исполненных очей спереди и сзади.

И первое животное было подобно льву, и второе животное подобно тельцу, и третье животное имело лице, как человек, и четвертое животное подобно орлу летящему.

И каждое из четырех животных имело по шести крыл вокруг, а внутри они исполнены очей; и ни днем, ни ночью не имеют покоя, взывая: свят, свят, свят Господь Бог Вседержитель, Который был, есть и грядет» (Откр. 4:6–8).

Из этих библейских фрагментов складывается образ некоей силы, очень активной, очищающей, максимально приближенной к Богу. Что это, если не энергия высшего творчества, то, чем мы являемся по образу и подобию Творца?

В пушкинском «Пророке» герой «духовной жаждою томим» оказывается в пустыне. Он уже давно считается поэтом, поскольку видит и чувствует тоньше обычных людей, но этого ему мало, он ищет понимания своего высшего предназначения. И вдруг на перепутье ему встречается вестник неба, шестикрылый серафим. Возникает вопрос: откуда перепутье в пустыне, где нет дорог? Это просто символ выбора. Остаться потребителем своих обостренных чувств или отречься от себя, став проводником Божьей воли? Идея кажется красивой, и поэт соглашается. Вначале и вправду все исполнено эстетизма. Общение с серафимом приносит радость и обогащает:

Перстами легкими, как сон,
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полет,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.

Но дальше поэта ждет боль. Язык, который служил ему верой и правдой, оказывается непригодным. Он объявляется «празднословным», «лукавым» и «грешным» и заменяется ангелом на «жало мудрыя змеи». А после выясняется, что и язык не главное. Сердце поэта безжалостно заменяется на «угль, пылающий огнем». Лишь после этого действия, почти равного убийству, поэт получает возможность «глаголом жечь сердца людей».

Встреча Франциска с преображающей силой на вершине Верны также не похожа на умиротворенное просветление. Как написано в «Цветочках», «возрастал он из добродетели в добродетель, уготавливая душу свою к восприятию Божественных тайн и Божественного величия, а плоть свою — к жестоким битвам с бесами: с ними же много раз боролся он телесным образом».