Франциск Ассизский

И еще — весной 1225 года, полуослепший, год протомившись в плену своих хворей, он продиктовал своим братьям один из самых глубоких и светлых гимнов в истории человечества. Счастлива итальянская литература — в ее основе лежит жемчужина. Гимн брату Солнцу, или как ее еще называют — «Песнь о всех творениях», был сложен на умбрийском диалекте, языке его детства. Франциск лежал в хижине возле Сан-Дамиано, солнечный свет резал ему воспаленные глаза, ночная прохлада не приносила облегчения, он был как живое воплощение покаянных псалмов, человек больной, изможденный, с плачем встречающий день и со слезами провожающий, заброшенный заживо в могилу, чьи кости были сокрушены и язвы гноились. Но он говорил, а братья записывали за ним слова, исполненные глубочайшей радости и торжества. Куплет за куплетом он описывал всю красоту сотворенного Богом и благодарил Его за господина брата Солнце, сверкающего в своем великолепии; за сестру Луну, яркую, драгоценную и прекрасную, и за брата огня, которым Господь просветляет ночь. Стараясь ничего не забыть, вспомнить все неисчислимые сокровища, подаренные нам Творцом, он благодарил Его и за воду, и за звезды, и за сестру Землю, рождающую пестрые травы. Слава Господу сплеталась из журчания ручья и вздохов тех, кто немощен и слаб, но самую немощь свою приносит к престолу Всевышнего — и получает в награду корону. Последняя благодарность Господу была за сестру нашу телесную смерть. Позже он составит завещание, где постарается охватить все проблемы, которые неминуемо встанут перед орденом, заранее торопится найти простые и исчерпывающие ответы на все возможные вопросы. Ему приходится трудно: нельзя упустить ни единой малости. Это не песня, изливающаяся из сердца жонглера Господнего, это еще одна попытка наставить, спасти, собрать под крыло всех своих цыплят. Маленькая темная курочка с мохнатыми, как у голубя, ногами торопится, перебивает себя же, сбивается то на проповедь, то на жалобу — и так пункт за пунктом, а всего их насчитывается сорок один. Увы. Даже составленное Франциском завещание не стало тем простым и ясным словом, которое бы сняло все противоречия и раз навсегда привело всех к радости простой, чистой жизни.

Последние два года, отпущенные Франциску, физически были для него страшны. Как вспоминали братья, «Франциск был мучим множеством различных болезней и подвергался всевозможным ударам, словно камень, лежащий на кровле здания иерусалимского, словно кузнечная работа, под множеством ударов молота доведенная до совершенства».

«Первое житие» Фомы Челанского подробно и безжалостно, как заключение врача. Франциск в это время в Сиене лечит глаза; отпущенные ему два года на исходе, и ему становится существенно хуже, «он почувствовал внезапно сильный недуг во всем своем теле, особенно же сильно болела у него печень, затем от долгой болезни истощен был и желудок, так что его сильно рвало кровью и казалось, что он уже совсем близок к смерти. Узнав об этом, брат Илия со всей поспешностью вернулся к нему издалека, но, когда прибыл, святой отец успел уже настолько оправиться, что, оставив те места, перебрался с этим братом в окрестности Кортоны. Когда же он прибыл туда и задержался на некоторое время, у него раздулся живот, начали опухать лодыжки и ноги, и все чаще отказывал его желудок, так что он почти ничего не мог есть».

Врачи не понимали, почему этот скелет, облепленный кожей, все еще жив. Болезнь давно уже была в той стадии, когда смерть, желанная сестра, явилась бы избавлением и для больного, и для окружающих — так было бы лучше для всех, но не для Франциска и не для его братьев. Франциск был непоколебим в своей вере: если Господь не посылает за ним, значит, еще рано — и говорить не о чем. А братьям просто невозможно было представить, как оставаться здесь, на земле без него, сердца и средоточия ордена. В сентябре 1226 года он велел отнести себя из епископского дворца в Ассизи, куда доставили его, чтоб ухаживать за ним, в Порциункулу, колыбель ордена, откуда все начиналось. По дороге Франциск благословил город, в котором родился, где его настигло призвание, где он был счастлив и несчастен, как нигде больше. Это было его прощание с Ассизи. Никто уже не сомневался, что конец близок.

В ночь на 4 октября в Порциункуле никто не сомкнул глаз. Мистерия завершалась — Божий человек покидал эту землю. Франциск остался верен себе и братьям до самой смерти. При жизни он учил их жить — свободно и без страха, в любви и радостном смирении, умирая — научил умирать. Чувствуя, что приблизился его смертный час, он совлек с себя всю одежду и нагим распростерся на земле. И Бонавентура, и Фома Челанский единодушно указывают на этот факт:

«Когда его принесли туда, он, желая вновь запечатлеть истину своим примером, чтобы было ясно, насколько мало в нем осталось мирского и плотского, пылая духом, обнажил свое тело и нагим простерся на голой земле, желая до последнего часа, пока враг еще бродит вокруг него, бороться с ним один на один, обнаженным.