Француженки не толстеют

Мой роман с Америкой начался с моей влюбленности в английский язык: мы встретились с ним в лицее (средняя школа), когда мне исполнилось одиннадцать лет. После французской литературы английский стал моим самым любимым предметом, и я обожала нашего учителя. Он никогда не был за границей, но по-английски говорил без французского и даже без британского акцента. Язык он выучил во время Второй мировой войны, когда оказался в лагере для военнопленных вместе со школьным учителем из Уэстона, штат Массачусетс (полагаю, говорили они немало). Не надеясь выжить, они решили, если все-таки повезет, организовать программу по обмену для школьников старших классов. Каждый год один старшеклассник из Соединенных Штатов приезжал бы в наш город, а кто-то из нас отправлялся бы в Уэстон. Программа обмена действует по сей день и до сих пор конкурентоспособна.

В последнем классе лицея я получала хорошие оценки и могла участвовать в программе, но она не интересовала меня. Мечтая стать учителем, преподавателем английского, я намеревалась поступить в местный университет. В восемнадцать лет я убедила себя, что безумно влюблена в мальчика из моего города. Из всех знакомых это был самый симпатичный, хотя не слишком умный юноша, coqueluche – любимец девочек. Я не представляла себе, как расстанусь с ним, поэтому и не помышляла отправляться в Уэстон. Впрочем, на переменках в школьном дворе только об Америке и говорили. Среди моих подруг наиболее вероятной кандидаткой на обмен была Моник. Она очень хотела поехать и к тому же лучше всех училась. Это, конечно, учла отборочная комиссия, возглавляемая нашим учителем английского. Среди высокопоставленных членов комиссии были представители родительского комитета, учителя, мэр и местный католический священник наряду со своим коллегой-протестантом. И вот в понедельник утром, когда собирались огласить имя кандидата, нам сообщили, что решение не принято.

В четверг утром (тогда не было занятий по четвергам, но мы учились полдня в воскресенье) на пороге нашего дома появился учитель английского. Он пришел поговорить с моей мамой, что выглядело очень странно, поскольку училась я хорошо. После его ухода довольная мама позвала меня и широко улыбнулась, не сказав мне ни слова. Произошло нечто très important[13].

Отборочная комиссия так и не определила подходящего кандидата. На мой вопрос о Моник мама попыталась объяснить мне то, что в моем возрасте я не могла осознать: все складывалось в пользу моей подруги, но ее, как дочь родителей-коммунистов, не желали отправлять в Америку. Комиссия совещалась очень долго (в нашем городке все совершалось на виду у всех), но все-таки пришла к выводу, что дочь коммунистов ни при каких условиях не будет представлять Францию!

Наш учитель предложил в качестве альтернативы меня, и все с ним согласились. Но поскольку я не подавала заявку на программу, он пришел убеждать моих родителей отпустить меня в Америку. Отец безмерно любил меня и никогда не расстался бы со мной на целый год, но в тот момент его не было дома. Возможно, учитель предусмотрел это. Так или иначе, он вдохновил идеей мою маму. Теперь мама должна была очень постараться, потому что уговорить предстояло не только папу, но и меня. У мамы мой отъезд, конечно, тоже вызывал опасения, но, мудрая и дальновидная, она чаще всего оказывалась права. Я с тревогой ожидала реакции Моник, но, узнав, на кого пал выбор, она сразу назвала меня достойным представителем страны. Семьи коммунистов отличались либерализмом и трезвым взглядом на происходящее, и Моник заранее объяснили, что политические убеждения родителей станут ее уязвимым местом.

Так я поехала в Америку. Это был замечательный год – лучшее время моей юности, которое изменило всю мою жизнь. Молоденькой француженке Уэстон, респектабельный пригород Бостона, казался американской сказкой – зеленый, ухоженный, просторный, с огромными великолепными домами и состоятельными образованными жителями. Здесь играли в теннис и гольф, занимались верховой ездой, плавали в бассейнах, каждая семья имела по два-три автомобиля – в Восточной Франции такого в помине не было и нет до сих пор. Мою жизнь заполнили новые, удивительные события, и я имею в виду не только общение. Помимо бесценных друзей и знаний, приобретаемых мной в Уэстоне, появилось нечто пугающее, постепенно обретавшее форму. Не успела я оглянуться, как это нечто превратилось в пятнадцать фунтов веса или около того, а может, и больше. Дело было в августе, и оставался месяц до моего возвращения во Францию. Первый удар я почувствовала в Нантакете – туда мы приехали с семьей, принявшей меня. Я увидела свое отражение в купальнике. Моя американская мама, раньше уже, вероятно, имевшая подобный опыт со своей дочерью, интуитивно поняла мое отчаяние. Неплохая портниха, она купила очень занятную льняную ткань и сшила мне летнюю рубашку. Казалось, проблема решена, но на самом деле я лишь получила отсрочку.