Французская демократия

Рѣшится ли, наконецъ, правительство на всеобщее запрещеніе и прекращеніе повременныхъ изданій? На такую мѣру оно не рѣшилось даже въ 1852 году; въ настоящее время это кажется уже невозможностью. По словамъ г. Тьера самъ Наполеонъ I какъ будто пришелъ къ тому же заключенію въ 1815 году. Такъ или иначе, a достовѣрно только то, что отрицаніе свободы печатнаго слова – ничто иное, какъ отмѣна принциповъ Революціи и уничтоженіе всѣхъ политическихъ правъ и гарантій. Нельзя не сказать, что, въ этомъ отношеніи, конституціонная Оппозиція сама подала примѣръ нарушенія конституціи во время послѣднихъ выборовъ. Если бы журналисты были настоящими друзьями свободы и понимали свое призваніе, то позаботились бы тогда предложить свои услуги демократическимъ комитетамъ и дали бы полную возможность печатно заявиться тѣмъ мнѣніямъ, которыя лишены самостоятельныхъ органовъ выраженія. Но взамѣнъ этого, монополисты журналистики разсудили, что, для удовлетворенія собственнаго честолюбія, имъ гораздо выгоднѣе овладѣть выборами и пріобрѣсти въ свою пользу большинство голосовъ. Прибѣгнувъ къ подобному маневру, гг. Геру, Авенъ, Даримонъ и товарищи ихъ успѣли попасть въ число депутатовъ законодательнаго собранія. Что отвѣтили бы они теперь, если бы императоръ обратился къ народу съ такою рѣчью: «Франція, которую я спасъ въ 1851 году отъ гражданской войны и парламентскихъ интригъ, пропадаетъ снова, благодаря продѣлкамъ трибунныхъ краснобаевъ и журналистовъ. Я заставляю ихъ молчать. Съ этого же дня прекращаются всѣ повременныя изданія и остаются только двѣ газеты: «Moniteur du matin» и «Moniteur du soir»!

И такъ, скажутъ мнѣ, если журналистика представляетъ одинъ изъ самыхъ неизбѣжныхъ механизмовъ нашей политической системы и если, притомъ, она не подлежитъ ни полицейскимъ уставамъ, ни конкурренціи, ни прекращенію, то лучше всего оставить ее на собственный произволъ и дать ей полную свободу. Такова любимая идея г. Жирардена, который, желая успокоить правительство, пытается увѣрить его, что журналистика безсильна.

Какъ простое орудіе гласности, печать сама по себѣ служитъ безразлично, какъ истинѣ, такъ и лжи, какъ свободѣ, такъ и деспотизму. Она получаетъ значеніе и цѣну только въ томъ случаѣ, когда становится проводникомъ идей и интересовъ извѣстныхъ партій. Теперь спрашивается: можно ли сказать, что партіи, вооруженныя печатью, правомъ сходокъ и т. п., безсильны противъ правительства? Разумѣется, нѣтъ, потому что вся парламентская система только и поддерживается дѣйствительною силою партій. Припомните же теперь, какъ пользовались онѣ печатью съ 89 года.

Старая монархія, которая созвала государственныя сословія и произвела Революцію, получившую другое значеніе при учредительномъ собраніи, просуществовала всего три съ половиною года.

Первая республика поддержала своими конституціями II и III годовъ всѣ вольности и права, данныя покойною монархіей. Что могла эта республика сдѣлать больше? Она продержалась семь лѣтъ озарившись страшнымъ свѣтомъ въ чаду заговоровъ. Завелась она послѣ государственнаго переворота, жила она государственными переворотами и погибла отъ государственнаго переворота.

Вторая республика также даровала намъ своей конституціей 1848 года всѣ права и вольности. Она длилась три года и, подобно первой, жила государственными переворотами, реакціями, и кончилась государственнымъ переворотомъ.

Правительства, державшія печать въ страхѣ и загонѣ – первая имперія, реставрація, іюльская монархія – просуществовали дольше другихъ; это обстоятельство доказываетъ только то, что журналистика, эта развратница, въ дѣйствительности такое подлое созданіе, которое изгибается и ползаетъ подъ ударами. Говоря о деспотизмѣ прошлаго времени, я вовсе не намѣренъ, конечно, ставить его образцомъ для подражанія; дѣло въ томъ, что, въ концѣ концовъ, мы всегда расправлялись съ каждымъ правительствомъ, какъ слѣдуетъ, и самое долгое царствованіе не тянулось долѣе восемнадцати лѣтъ; что значитъ такая продолжительность въ судьбѣ государства! И такъ, я желаю указать только на тотъ постоянный фактъ, что несовмѣстность печати съ правительствомъ заявляется всегда и непремѣнно, все равно – даютъ ли ей свободу или держатъ на привязи: въ первомъ случаѣ она душитъ правительство, а въ послѣднемъ – отравляетъ его существованіе.