Французская экспедиция в Египет 1798-1801 гг.: взаимное восприятие двух цивилизаций

В целом из описания аль-Джабарти сцен с участием Бонапарта скалывается образ довольно приятного человека, который часто улыбается или шутит («Бонапарт принял их [шейхов] и шутил с ними»{211}, «Он улыбался и утешал их»{212}, «[Бонапарт] встретил его [шейха ас-Садата] с улыбкой и обратился к нему с любезными словами»{213}). Однако так же быстро он впадает и в гнев («Тогда Бонапарт в сильном гневе и раздражении сказал...»{214}, «Тогда Бонапарт рассердился и заговорил на своем языке»{215}). Впрочем, зачастую этот гнев, как видно из хроники, был праведным, например, если главнокомандующий возмущался какой-либо несправедливостью: «Услышав об этом [разбое французских солдат], Бонапарт пришел в ярость, осудил сделавшего это и, сказав, что этот поступок позорит его самого, настоятельно потребовал разыскать виновного и приказал его казнить»{216}. Отмечается также, что именно Бонапарт настаивал на проведении праздников и соблюдении древних обычаев, тесно общался с шейхами и делал им подарки. Однако каких-либо оценок деятельности Бонапарта, как государственной, так и военной, аль-Джабарти не дает, упоминая только о его личных качествах:

«[Он] был приветлив, обращался с собеседниками просто и шутил с ними»{217}.

Никула ат-Турк, в отличие от аль-Джабарти, пишет и о деятельности Бонапарта, и о его личных качествах и внешнем виде. В редакции, изданной Дегранжем, ат-Турк в подобных описаниях использует множество пышных эпитетов: «Этот неустрашимый и грозный лев, доблестный герой главнокомандующий Бонапарт являлся одним из важнейших людей Французской республики. Он был двадцати восьми лет, небольшого роста, стройным, с кожей желтоватого оттенка, а его правая рука была длиннее левой. Он был умным, удачливым и счастливым. Он итальянского происхождения, родом с Корсики, но его возвышение произошло в Париже, столице Франции»{218}. Отмечает хронист и то, что французские солдаты обожали своего генерала{219}.

Повествуя об отношениях Бонапарта с египтянами, ат-Турк отмечает, что Наполеон «относился к мусульманам с добротой, обращаясь к ним с большой дружелюбностью, выказывая уважение к их религии, утверждая, что он следует истинному пути так же, как и они сами»{220}. Однако, по свидетельству хрониста, население с недоверием относилось к его словам, что побуждало Наполеона добиваться расположения египтян всеми способами: «Он говорил им, что французы, как и они, исповедуют правдивую религию. Он был умен и учен, и поговаривали, что он знал астрологию, поскольку заранее объявлял, в какое время произойдут события; он рассказывал, что прочитал о своем приходе [в священных книгах], которые никто не видел, кроме него, и что именно он установит справедливость на земле»{221}. Более того, как отмечает хронист, многие египтяне верили в то, что Бонапарт является махди{222} и «только его европейская одежда не давала поверить в это. Но если же он появлялся в восточной одежде, то, по словам ат-Турка, люди верили ему»{223}.

Кажется немного странным, что в стране, где к оккупантам относились с такой неприязнью, о чем писал и сам ат-Турк, люди могли бы воспринимать Бонапарта, иноземца, да еще и немусульманина, несмотря на его заверения в преданности исламу, как махди. Объяснение мы находим у аль-Джабарти, который в комментарии к одной из прокламаций, изданной Наполеоном, с возмущением пишет: «Я обязательно хочу привести основную часть этого послания, написанного от имени главнокомандующего, поскольку в нем содержатся обман, слабоумная ложь и наглые притязания на пророчество и появление махди»{224}. В самой же прокламации говорилось следующее: «Знайте также, что я могу открыть то, что таится в сердце каждого из вас, потому что, как только я взгляну на человека, я проникаю в его душу и познаю то, что в ней сокрыто, хотя бы я ни словом не обменялся с ним. Однако придет время, настанет день - и вы убедитесь воочию, что все сделанное и учрежденное мною есть предначертания бога, которые неминуемо осуществляются. Как ни старайся человек - он не может уйти от своей судьбы или воспрепятствовать исполнению предначертаний божьих, которые всевышний осуществляет моими руками. Хвала и честь тем, кто, поспешив объединиться со мной, проявит усердие вместе с благонамеренностью и чистосердечием души»{225}.

Таким образом, именно сам Бонапарт и заявил о своей богоугодной миссии, вполне в духе той религиозной политики, что он проводил в Египте.