Французская любовь. Как это бывает

– Все! Да! – В голосе у нее не было ни сожаления, ни раскаяния, скорее всего, просто любопытство, – ты мой первый мужчина, только не говори ни слова про любовь, а то сразу уйду.

– Почему?

– Потому что этот сон предназначался не тебе.

А кому?

– Не тебе.

– Ты расскажешь о нем?

– Не сейчас.

– Я хочу сейчас.

– Сейчас не лучший момент.

– И все же.

– Разве можно говорить о ком-то еще, пусть даже и хорошем человеке после нашей близости.

– Не знаю

– Должно пройти время.

– Ты права. Наверно я немного подвинулся рассудком, но это дорогая все из-за тебя. Я же чуть не умер!

– Ты сильно ненормальный.

– Наверное. Но умалишенному можно все, на них даже цари не обижались. Теперь я все все хочу знать про тебя, каждый твой день, каждый час, каждую минуту. Ты мне стала родная и будешь еще родней.

– Бог соединил нас на небесах, но не в жизни.

– Не понял.

– И это к лучшему.

– Ты долго будешь говорить загадками?

– Принеси одеяло – попросила она. Я поднялся, меня пошатывало, -и подушку прихвати пожалуйста, – донеслось вдогонку. – Я принес. Она свернулась калачиком.

– У меня нет сил, ничего не буду рассказывать, – пробормотала Маша устало и капризно.

– Ну, пожалуйста!

– Нет и нет!

– Да и да!

Я обиженно замолчал. С минуту длилась пауза. Она тяжело вздохнула.

– Ладно! Если ты так хочешь. Только я не буду называть его имени.

– Хорошо.

– Три года – это же долго, как ты считаешь?

– Это срок.

– Мы три года, дружили. Он играл на гитаре. Знаешь, какая классная у него была гитара12 струн 12 серебряных струн. Он научил меня целоваться. Я больше ни с кем не целовалась в жизни. Ну, вот еще с тобой.

– И что случилось?

– Случилось, – она замолчала, и, наконец, выдавила из себя, – Афганистан!

– Он не вернулся?

– Я перестала получать письма, а потом узнала, что он в госпитале в Ташкенте. То есть вначале он был в Кандагаре, потом в Самарканде, потом в Ташкенте. Нам сообщили, когда его уже привезли в Ташкент. Ранение было серьезное, но не настолько серьезное, чтобы он не справился, он бы справился, но ему становилось все хуже и хуже. Мы ничего не знали. Просто не было писем. Его маме позвонили, когда он стал весить 36 кг, а был 75. Никто не знал, что делать. Тете Зое, на заводе пошли навстречу и как бы дали командировку в Ташкент, сослуживцы собрали денег на дорогу и вообще, и она поехала я, тоже хотела. Он таял на глазах. Тетя Зоя носилась по врачам, профессорам, но когда денег не много, это трудно. Там было много раненых тогда. Все-таки ей удалось найти профессора, который правильно поставил диагноз. Оказывается, помимо ранения, у него был менингит, воспаление мозговой оболочки. Его простудили, когда он лежал без сознания. Положили у окна в госпитале и простудили, а может, это случилось, когда его ранили в горах. Теперь никто не знает точно. Но это случилось.

Она опять замолчала и вдруг ошарашила:

– У тебя нет сигаретки?

– Ты куришь? – удивился я.

– Я теперь иногда курю Как он вернулся.

– Нет. Нету.

– И правильно! Что попало делаю. Мне не надо курить. Я сама ненавижу тех, кто курит. И от табачного дыма меня мутит.

– Тогда рассказывай дальше.

– Они поздно поняли, что у него менингит, и он бы, наверное, умер, если бы не тетя Зоя. Они там никому не нужны. Они нужны только своим матерям. Только своим матерям, а не Родине. Родине, которая их послала. Тут еще беда деньги у тети Зои стали заканчиваться, представляешь, как это жить в чужом городе, снимать комнату, каждый день покупать продукты, и самые лучшие на рынке, готовить, носить передачи и самой на что-то существовать надо и уехать нельзя. Пришлось тете Зое кое-что продать с себя, украшения, дать взятку главврачу, что бы разрешили его перевезти в Новосибирск. Только так! Представляешь! Просто не укладывается в голове. Это не люди, я не знаю, кто они, но они не люди. А в газетах пишут – интернациональный долг. Ему не дали умереть, но было слишком поздно. Менингит это очень страшно. Есть человек, и его нет. Он, кушает, ходит, улыбается. Он тот, что был и прежде, но у него сознание пятилетнего ребенка. Тетя Зоя ничего мне не сообщала об этом, один раз на переговорах что-то слегка намекнула вскользь, про проблемы с головой, но я не придала этому значения. Как мать ее понять можно, а мне, каково было.

Они прилетели и в тот же день, пока его вновь не положили в новосибирский госпиталь, им удалось зайти с тетей Зоей к нам. Я бы сама пришла, но не знала. Увидела его худого слабого, но нарядного в десантной форме, так обрадовалась. Так обрадовалась. Это был сюрприз. Мне так казалось. Вначале казалось, что сюрприз, а потом я плакала всю ночь. Два месяца ходила в госпиталь носила гостинцы, стряпню и понемногу прощалась, прощалась навсегда. Его выписали три месяца назад. Теперь он всегда много улыбается, а от комитета молодежи ему выделили настоящие кроссовки «Адидас». Белые кроссовки. Красивые. Почти как белые тапочки. Лучше бы сразу белые тапочки, так было бы честней. Если бы я знала, я наверно тоже могла быть честней. Он просил меня перед отправкой, так многие делают, ведь там убивают.

Мы заснули под утро. Я молчал. Она не плакала.