Постепенно новорожденная стала поправляться, набирать вес и радовать своего седовласого отца ямочками на пухлых щечках. Кузьминична вспоминала, что рождение дочери невероятным образом повлияло па князя Любарского. Позднее отцовство творит чудеса. Он забросил все свои любимые привычки: конные прогулки, игру в вист по четвергам, уединение в тиши своей библиотеки. Все свободное время проводил в детской у дочери, не забывая, впрочем, навещать долго хворавшую супругу. Кстати, бабушка после тяжелых родов не могла больше иметь детей, поэтому матушка была в семье единственным ребенком, изнеженным и разбалованным до неприличия. Однако необычайно милое, просто ангельское, личико и невероятное обаяние делали ее всеобщей любимицей не только в доме Любарских. С малых лет ее начали вывозить в свет — на рождественские утренники, другие праздники, и везде она была в центре внимания.
Кузьминична, вспоминая матушку в детстве, менялась в лице. Не имея своих детей, она любила ее как родную дочь. Она прослужила у Любарских больше 40 лет, пережила своих хозяев. Потом ее ненаглядная воспитанница настояла па том, чтобы Кузьминична вернулась на свою родину. Она жалела старенькую няньку, которой давно хотелось «на волю», но об этом она боялась даже заикнуться молодой барыне. Матушка сама приняла решение отправить верную няньку па юг, заплатила ей сполна за службу и отправила поездом в Малатьевский, где жили ее близкие родственники.
К моменту моего приезда на жительство в Малатьевский Василиса Кузьминична превратилась в заправскую хуторянку с огромным хозяйством: куры, козы, коровы, свиньи. Первое время жила вместе с семьей старшего брата, но потом решила, что на старости лет может пожить самостоятельно, сама себе и барыня, и служанка. Поставили хату рядом с братовым двором, постепенно завела хозяйство да и вошла во вкус. Пригрела младшего своего племянника Петра, детину здорового, сильного, но умом недалекого. Может быть, поэтому и жалела его больше всех. Жену ему было никак не найти, так и жил при старой тетке. Работал то у отца, то у Кузьминичны, причем силы был недюжинной. Как Балда у Пушкина — «ест за троих, работает за семерых».