Французская няня

Дорогая Софи,

ты была права. Есть еще надежда. Крохотная, как лучик света в лесной чаще, о котором мы читали Деде в «Сказках фей» мадам д’Онуа. Тюремщик нам солгал, но крупицы правды в его словах были. Сразу после ареста мадам Селин действительно привезли в тюрьму Сен-Лазар. Мы это обнаружили, заставив коменданта собственноручно проверить все регистрационные книги с конца мая. Бабушка Олимпии действует так решительно и разговаривает так властно, что ей никто не смеет отказать. Из записей за май следует, что «танцовщица Селин Варанс» была заключена в крепость 28 мая и выбыла 14 июня «по причине тяжелой болезни».

Тюремщик, который на протяжении этого времени ее охранял, рассказал нам, что это была за болезнь. Мужайся, Софи, я должен поведать тебе страшную историю. Утешает только непоколебимая уверенность бабушки Олимпии, что мадам еще жива.

Комендант вызвал тюремщика в свой кабинет. Видела бы ты испуг и смятение в глазах этого негодяя, когда он меня узнал! Теперь я сидел рядом с главным начальником всей крепости, который был со мной почтителен и звал меня на «вы», и этот тип уже не посмел бы обзывать меня «мерзкой черной обезьяной» или издеваться надо мной, как он делал, повышая цену на свои услуги. С опущенной головой он выслушал обвинительную речь коменданта, который пообещал сурово его наказать — высечь и удержать месячную плату, — когда же ему пригрозили тюремным заключением, выложил все, что знал.

Мадам Селин, оказывается, вовсе не содержалась в одиночной камере. Ее посадили в обычную камеру, и она, нежная и деликатная, должна была день и ночь проводить с грубыми и жестокими преступницами: воровками, проститутками, мошенницами и убийцами. Соседки тут же ее опознали и решили, что у такой знаменитости должны быть при себе припрятанные деньги и ценности, и заставили ее вывернуть карманы. А когда поняли, что у нее ничего нет, — набросились, стали угрожать и подло требовать, чтобы мадам Селин просила денег у своих «богатых любовников»!

Надзиратели вовсе не спешили ее защитить и даже не подумали перевести ее в другую камеру — им было весело смотреть, как «барыню, привыкшую всеми помыкать» унижают, оскорбляют и бьют.

Сердце сжимается в груди при мысли о нашей милой благодетельнице, совершенно беззащитной в лапах этих гарпий. И это только начало. Приготовься. Мы боялись представить себе, что она сидит в темноте и холоде, страдает от голода, сырости, клопов и мышей… Но мы даже вообразить не могли, что самые страшные муки принесут ей человеческие существа, притом одного с нею пола, — те, кому сама она с радостью пришла бы на помощь!

Мы обнаружили, где она содержится, когда она провела в крепости Сен-Лазар две недели, и я заплатил тюремщику, чтобы он передал ей наши первые письма. Это была увесистая стопка, помнишь? Три твоих письма, мое письмо, пустой лист — на случай, если она сумеет ответить. Когда тюремщик вручил ей эту передачу, остальные узницы решили, что там деньги, и накинулись на нее, чтобы отнять конверт. Зная, что это письма от нас, она не хотела их отдавать и начала отбиваться. Но что она могла одна против шести или семи фурий? Они били ее, царапали, вырывали волосы. Они повалили ее на пол, но мадам продолжала крепко прижимать наши письма к груди; и тогда самая обозленная и сильная из нападавших схватила ее за голову и начала бить о каменные плиты пола.

Тут уж надзиратели забили тревогу, но к тому моменту, как «наш» тюремщик отогнал кулаками и пинками разъяренных женщин, бедная наша благодетельница уже была без памяти. Ее перенесли в изолятор и с трудом привели в чувство. Однако, открыв глаза, мадам никого не узнавала; она лепетала бессвязные фразы и лихорадочно пыталась содрать с себя платье, которое за время драки превратилось в лохмотья. Она была в горячке.

С тех пор жар и бред не прекращались. Через несколько дней, уверившись, что узница напрочь лишилась рассудка, комендант женского отделения решил, что в тюрьме Сен-Лазар она долго не протянет, и распорядился перевести ее в другое место.

Однако в регистрационных книгах не указано, куда именно перевели Селин Варанс. Главный комендант полагает — и мадам Сулиньяк с ним согласна, — что, скорее всего, мадам отвезли в лечебницу Сальпетриер, куда обычно отправляют сумасшедших. Префект Парижа — свекор одной из племянниц мадам Женевьевы. Она ему сразу написала, и теперь мы надеемся получить к завтрашнему утру пропуск на посещение женского отделения больницы для умалишенных.

Мне страшно думать о том, что мы там найдем. С момента нападения на мадам прошло больше двух месяцев, а из тюрьмы ее увезли в критическом состоянии. Она могла умереть сразу после прибытия в Сальпетриер. Да и туда ли ее повезли?

Мадам Сулиньяк твердит, что не надо отчаиваться: ведь великая Селин Варанс была знаменитостью, звездой театра Опера, ее знал весь Париж, а потому весть о ее смерти просочилась бы через самые непроницаемые стены — падкие на сплетни газеты разнесли бы ее в мгновение ока.

«Не теряй надежду, Туссен, — говорит она, — наша Селин жива, и скоро мы сможем ее обнять».

Но я признаюсь тебе, Софи, что очень боюсь, как бы она действительно не потеряла рассудок навеки, даже если мы ее найдем.

«Мы будем заботиться о ней и вылечим ее, — неутомимо повторяет мадам Сулиньяк. — Никогда не надо отчаиваться!»

Последуем ее словам, сестренка! Обещаю, что сразу же буду сообщать тебе все новости. Ты же крепись и, главное, следи, чтобы Адель не узнала о наших опасениях.

Забыл одну важную подробность: наши письма. Я сумел добыть их все: и те, что мадам успела получить, и те, которые тюремщик продолжал брать, чтобы выманивать у нас деньги, даже когда ее уже давно не было в крепости. Этот подлец хоть и не умеет читать, но думал, наверное, что потом ими можно будет нас шантажировать, и держал письма у себя. Комендант приказал ему вернуть их все, включая те, что он подобрал с пола после драки в камере. Видела бы ты эти листочки, Софи! Грязные, рваные, в пятнах крови… Это самое страшное свидетельство мучений нашей дорогой благодетельницы. Я отдал их на хранение мадам Сулиньяк в надежде (а мадам даже совершенно в этом уверена!), что однажды они будут доставлены адресату. Но, прежде чем отдать, я поцеловал их и полил своими сле