Французская няня

Глава десятая. Париж, 1832–1837

1

В записке, которую Софи принесла Гражданину Маркизу в свой первый школьный день, Селин сообщала об отъезде месье Эдуара и писала, что должна немедленно увидеть своего крестного.

Маркиз явился на бульвар Капуцинов тем же вечером, за десять минут до ужина. Он был одет в тот же старый редингот, но аккуратно вычищенный, а на голове его красовался белый напудренный парик.

Селин в его честь завила локоны и сменила белое платье с воланами, которое всегда носила дома, на вечернее платье темно-красного муара, с открытыми плечами. Софи, присутствовавшая при одевании молодой женщины, была потрясена произошедшей переменой. До сих пор ее благодетельница виделась ей прелестной девушкой с гибким станом, гладкой кожей, сияющими глазами и густыми блестящими волосами. Прекрасная, свежая и полная жизни — как горный родник, как веточка дикой розы, покрытая росой.

Теперь же, прямо на глазах у Софи, муаровое платье, сложная прическа, румяна и драгоценности преобразили юную мать, наивную и непосредственную, во взрослую женщину — очаровательную, загадочную, с величественной королевской осанкой. Селин походила уже не на хрупкую розу, а на темно-красную камелию или пион.

— Видела? — прошептал Туссен, когда Селин медленно спустилась по лестнице навстречу гостю. — Вот такой была «божественная Варанс», ради которой обожатели были готовы на любые безумства.

Гражданин Маркиз поклонился, поцеловал руку крестнице, приветствовал обоих детей, и все сразу сели за стол. На этот раз стол был накрыт не в маленькой комнатке, а в большом зале со свечами в серебряных канделябрах, и Жан-Батист, призванный помогать Шарлотте прислуживать гостям, был в ливрее и белых перчатках. Софи, робея, сидела по правую руку от Гражданина Маркиза.

— Будь тут месье Эдуар, — снова зашептал Туссен, — будь тут месье Эдуар, мы бы не смогли сидеть за столом с хозяевами. А мне бы пришлось напялить эту дурацкую пеструю ливрею и стоять за стулом мадам, убирая тарелки или подливая вино.

За ужином разговор шел об успехах гражданина Туссена в учебе и о тех знаниях, которые еще следовало получить гражданке Софи, чтобы достичь уровня ее товарищей. К Селин крестный тоже обращался на «ты», но называл ее не «гражданка», а «моя дорогая».

Когда они закончили ужинать, Соланж снесла вниз Адель; малышка была сонная, теплая, прелестная и мягкая, как булочка только что из печи. Она тут же протянула руки к Туссену и пролепетала:

— Тусси.

Гражданин Маркиз поцеловал ее в лоб и сказал:

— Как она похожа на тебя, моя дорогая! Вылитый твой портрет в ее возрасте. К счастью, от англичанина в ней ровно ничего нет.

Селин тоже поцеловала дочку, и в эту минуту Софи увидела, что у нее в глазах блестят слезы. Селин их поспешно вытерла, а крестный не проронил ни слова.

— Будь добра, Софи, пойди с Соланж наверх и помоги ей уложить Деде, — сказала Селин. — Тусси, если хочет, может остаться в зале и поупражняться на фортепиано. Мы с крестным перейдем в зеленую гостиную. Нам надо поговорить, и я прошу не беспокоить нас ни по какому поводу.

Разговор продолжался допоздна, и Жан-Батист отвез Гражданина Маркиза домой в карете незадолго до полуночного кормления, которого Адель еще требовала.

На другой день Селин была гораздо спокойнее и, пользуясь сухой погодой, решила прогуляться пешком до улицы Пельтье, где располагался театр Опера, чтобы посмотреть репетицию «Сильфиды».

Вечером после ужина Гражданин Маркиз снова пришел с визитом, и детям разрешили допоздна сидеть со взрослыми. Софи ужасно робела в присутствии старого маркиза. В Школе рабочей взаимопомощи она привыкла, что учителя обращаются с учениками с большой строгостью, и сама мысль, что можно сидеть рядом с учителем на диване, пить шоколад и смеяться его шуткам, еще недавно показалась бы ей святотатством.

Гражданин Маркиз был прекрасным собеседником и обладал поистине неисчерпаемым запасом всяких историй. Например, о Россини, с которым они познакомились, когда итальянец только приехал в Париж. Теперь Россини уже не сочинял, он страдал меланхолией и утешался хорошим столом (и, добавляла Селин, отрастил изрядное брюшко). Но было время, когда он сочинял потрясающую музыку с необычайной быстротой и в самых неподходящих обстоятельствах.