Французская новелла XX века. 1900–1939

Апология разума, трезвого расчет и внутренней дисциплины в высшей степени характерна и для Прево-художника. Он отвергает традиционный психологический анализ, который, по его убеждению, неизбежно субъективен и приблизителен. Основное внимание писатель обращает на внешнее поведение человека — единственный надежный критерий для понимания как его внутреннего мира, так и особенностей его взаимодействия со средой. Наибольших удач Прево достиг в жанре новеллы. Продуманность и строгость композиции, прозрачная ясность чуть холодноватого стиля отличают прозу Прево.

Jean Prevost: «Lucie-Paulette» («Люси-Полетт»), 1955.

Рассказ «Бомбаль и Фенансье» («Bombai et Fenancier») входит в указанный сборник.

Г. Косиков

Бомбаль и Фенансье

Перевод О. Пичугина

Крестьяне поздоровались с мясником.

— Бомбаля к вам привели, господин Гутилье.

— А, вот он, наш здоровяк! Ай-ай-ай, бедняга! Это вы его вдвоем волокли? Вас бы так, папаша Одрю.

— Говорить легко, попробовали бы сами! Хоть он и бык, а хитрющий, почище лисы. Держишь его, скажем, один, а этот черт стоит себе и ждет. Только отвернулся, а он тут же на тебя бросается, так что и веревку не успеешь натянуть…

— Вот ты, оказывается, какой притворщик! С виду ни за что не скажешь, прямо овечкой глядит.

— А вы подразните эту овечку. Он меня таки два раза чуть не убил.

— Ну, здравствуй, Бомбальчик, здравствуй, теленочек! Ого, каков загривок, голова-то совсем маленькой кажется. Смотрите, смотрите, как он ей вертит! Что твоя швея пальцем! А холка, глянь, по плечо мне. Славный вышел бы из тебя вол. Да только правильно вы сделали, что привели его ко мне, до старости ему все равно не дожить. Видите, на лбу щетинистый вихор? Такой, говорят, бывает у бешеных быков. Вот сюда я и бью. Да, через четверть часа, дружище, станешь ты четвертым на моем счету. Ведите его задами в мой загончик, я укажу дорогу. Может, вы хотите расплатиться сразу? У меня все записано, должок есть за вами, за три месяца. Антуанетта, счет у тебя? Они его взвешивали на вокзале в среду, как раз в тот день мы сделали последнюю запись. Триста франков с меня, папаша Одрю.

— Побойтесь бога, задаром хотите взять моего Бом-баля!

— Не неволю, поищите, кто больше даст. А только мне нет расчета в убыток входить, так ведь и проторговаться недолго. Не хотите — не надо, расстанемся по-хорошему. Сами посудите, разве от вашего быка получишь такую говядину, какую привозят из Ожской долины? Не могу же я, в самом деле, продавать ее за высший сорт!

— Оно так, а все ж накиньте пятьдесят франков, господин Гутилье, в долгу не останусь.

— А работа моя что же, в счет не идет? Забейте своего быка сами, и я без слова уплачу вам эти пятьдесят франков.

— Не могу, жалко скотину…

— Как же, понимаем! Жалко скотину, ну а бояться вы, конечно, не боитесь! Чего тут бояться? Известно, мужик только тени своей боится!.. Да уж ладно, уважу, накину, так и быть, двадцать франков. Дома-то не сказывайте, а подите лучше к тетушке Титин да выпейте за упокой души бедняги Бомбаля.

— Каменный вы человек, — укорил мясника Одрю-младший, — у отца взаправду сердце о Бомбале болит.

Миновав узкую улочку между голых стен и высоких живых изгородей, они попали на утоптанный проселок, по обеим сторонам которого тянулись обнесенные каменными оградами участки и который привел их к задворью Гутилье.

— Бомбаль подумает, что вернулся в деревню, — сказал хозяин, отворяя ворота. — Привяжите его, только подальше от конюшни, как бы он мне двуколку не изломал. К кольцу у дверей дома. Погодите-ка, дай замкну. Так, ключ кладем в карман. Конюшню тоже запрем… И этот ключ в карман… И без моего разрешения не ходите сюда.

Старый Одрю проворно вдел веревку в железное кольцо, а сын тут же выдернул другой ее конец.

— Ну, в добрый час, — усмехнувшись, промолвил Одрю-младший и пошел к воротам.

— Типун тебе на язык, хитрюга. Жди добра от твоих пожеланий!

Втроем они вышли из ограды. Гутилье затворил тяжелые, скребущие землю ворота, послушал громкое сопение Бомбаля и сказал:

— Надо его забить, покуда светло. Меньше часа остается. Все-таки не мешало бы позвать Фенансье.

Колесник Фенансье держал мастерскую в конце переулка. Когда Гутилье вошел туда, хозяин сидел на верстаке и нарезывал ломтиками кусок сыра; рядом с ним лежала коврига хлеба и стоял жбанчик.

— Может, выпьешь сидра, Кишка Тонка?