Французская новелла XX века. 1940–1970

Некий персонаж, пока еще скрывавшийся за кулисами, немало способствовал тому, чтобы усугубить и без того нервозное и раздражительное состояние духа, в котором постоянно пребывал ныне Ж.-М. Дюбуа, чтобы окончательно испортить ему характер. Речь идет о самой мадам Дюбуа, особе, с которой не слишком считались и которая, выйдя из мрака кулис, вдруг появилась на авансцене, чтобы сыграть роль супруги, предъявляющей законные права на своего мужа, преуспевающего дельца. В течение долгих месяцев жена бывшего коммивояжера не отдавала себе отчета в том, что происходит, а постоянные лишения и тяжелая работа не могли подготовить ее к этой разительной перемене. И уж тем паче тот факт, что Ж.-М. Дюбуа просидел год в тюрьме, доставив тем богатую пищу для всяческих сплетен и клеветы. А теперь она видела, как в дом хлынул поток довольства: мясо, масло, сливочное и оливковое, яйца, сгущенка, сахар, отрезы, топливо, электроприборы — всего этого с избытком хватало для ее счастья. Разумеется, Ж.-М. Дюбуа исчезал на целые недели, и куда исчезал — неизвестно. А появлялся он лишь на самое короткое время. Чувствовалось, что мыслями он где-то далеко, от семьи оторвался, и всегда у него была уйма предлогов, чтобы улизнуть поскорее из дома. Вернее, один предлог: дела. Но этот предлог вовсе не был выдумкой, коль скоро его благодетельные результаты ощущались вполне реально. После тринадцати лет замужества Леони Дюбуа достигла той стадии, когда женщина предпочитает иметь мужа, пусть и постоянно отсутствующего, зато приносящего домой немалые деньги, чем нищего, аккуратно ночующего в ее постели. При одном воспоминании о последних днях месяца, когда концы не сходились с концами, ей и сейчас становилось страшно. Леони Дюбуа, как никто, знала эту вечно гложущую заботу, удесятеренную опасным соблазном рассрочек, необходимость латать и штопать, чтобы продлить век любой тряпки, неизбывный страх, что в последнюю минуту случится что-нибудь непредвиденное и окончательно поломает ваш и без того скудный бюджет. И поэтому, когда изобилие вошло в ее дом, она сочла это просто чудом. Оказалось, что есть, одеваться и не околевать от холода — это тоже большое дело. Она была сыта уже оттого, что ее дети уплетают за обе щеки. Любовь, которую она питала к мужу, давным-давно обратилась на детей, в чем и заключается подлинный удел женщины, закон ее глубинного самовыражения. Леони видела, как к детям снова возвращается румянец, веселость, как быстро они набираются сил. В сереньком жалком мирке, где все стенали и жаловались, это было сродни чуду. А чудо это было делом рук нового Ж.-М. Дюбуа, отсидевшего год в тюрьме, и развязная самоуверенность этого нового Дюбуа постепенно изгладила память о прежнем чудаке, возможно, и хорошем отце и супруге, но действовавшем в рамках, не суливших ничего лучшего в будущем.

Есть вещи, к которым привыкаешь быстро: в числе их — богатство и комфорт. Былая покорность судьбе отошла в прошлое. Леони Дюбуа чувствовала, как к ней возвращаются силы, а вместе с силами — исчезнувшие было упругости, приятно распиравшие теперь корсаж и юбку. Она даже помолодела. Поставщики в их квартале отпускали ей восхищенные комплименты, правда, не без ехидного намека:

— Дела у вас, мадам Дюбуа, идут на лад! Ваш муж, видать, умеет выкручиваться. Всякий строит свое счастье на несчастье других…

Состояние материального полудостатка накрепко привязывает человека к его судьбе. А теперь, избавленная от необходимости стоять в очередях и торчать у окошечка за пособием, коль скоро все в изобилии доставлялось на дом, Леони Дюбуа вкусила всю сладость досуга. Досуг же порождает мечты и надежды. Никогда мадам Дюбуа не посещали игривые мысли. Целых тринадцать лет у нее был Дюбуа, и этого вполне хватало, к чему навязывать себе на шею еще и лишний труд. Одно хозяйство чего стоило: стряпня, глажка, штопка, возня с ребятишками — а их двое, — а тут еще ни черта не зарабатывающий муж — женщине и этого по горло, уж можете мне поверить! Плоть только тогда предъявляет свои права, когда человек бездельничает, не знает, что такое усталость. И изнуренная плоть Леони Дюбуа молчала.

Теперь, когда она отдышалась, ее начала мучить не так плоть, как дух. Она стала одеваться изящно, к лицу, ухаживала за руками и ногтями, заглядывала к парикмахеру, мазала губы и подбирала пудру под цвет кожи. Словом, стала совсем другой женщиной. А Ж.-М. Дюбуа, казалось, этого и не замечает. Он по-прежнему исполнял при ней свою роль бога-снабженца. В каждый его приезд приходилось спускаться на улицу и помогать ему выгружать из машины ящики с сардинами, килограммы масла и сыра, колбас и окороков, бутылки вина, рома и шампанского — филейные куски подпольного разбоя. Все полки в доме были забиты продуктами, да еще в погребе хранились немалые запасы. Ж.-М. Дюбуа полагал, что, поставляя столько жратвы, он полностью расквитался с домашними.

— Ну, рады? — весело восклицал он. — Ни в чем недостатка не будете знать. Ешьте, ешьте, еще привезу. Эпоха изобилия, детки!