Французская новелла XX века. 1940–1970

Любимый герой Монмуссо, рассказчик всех его книг — коммунист Жан Бреко. Ироничный ум Жана Бреко, его юмор и жизнелюбие сродни мудрой насмешливости и жизнестойкости Кола Брюньона. В памяти Бреко живет история «благословенной Турени», а в его сочной речи оживает ее красота: сотворенные гением народа сказочные замки, первозданность Шинонского леса, стремительный бег Луары, аромат Вуврей и Шанонэ. Жан Бреко любит труд: ведь «жажда созидания лежит в самой природе человека». Однако при капитализме творческие возможности труженика остаются втуне. Настанет день, верит Жан Бреко, когда миллионы рабочих «размиллиардят миллиардеров».

Разные истории из жизни туреньских крестьян и рабочих поведаны с юмором, а порой и с мягким лукавством. Когда же речь идет о толстосумах, ирония и сарказм Жана Бреко обретают памфлетную силу.

«Никто не станет отрицать, — говорил Марсель Кашен, — что, вслед за Рабле и Полем Луи Курье, Жан Бреко в наши дни защищал права народа наперекор всем его исконным врагам».

Gaston Monmousseau: «La musette de Jean Brecot natif de Touraine» («Котомка Жана Бреко, уроженца Турени»), 1951; «Indre et Loire, chef-lieu Tours» («Эндр и Луара, центр — Тур»), 1951; «L'Oncle Eugene selon Jean Brecot» («Дядюшка Эжен no Жану Бреко»), 1953; «La musette de Gaston Monmousseau» («Котомка Гастона Монмуссо»), 1963.

Рассказ «Дядюшка Эжен» («L'Oncle Eugene») входит в книгу «Дядюшка Эжен по Жану Бреко»[1].

В. Балашов

Дядюшка Эжен

Перевод Ю. Мартемьянова

Если вам случится ехать из Тура в Сомюр той дорогой, что вьется по правому берегу Луары, вы непременно увидите старый феодальный замок, — он возвышается над городишком Люин, напоминая цветущий побег, прижившийся у подножья холма.

Из этих-то мест и происходит мой дядя Эжен, сын папаши Сильвена, который в свое время произвел на свет и мою мать.

Жители Люинской коммуны — и богатые, и бедные — в один голос утверждали, что дядюшка Эжен сумел «выбиться в люди» и «был оборотист в делах», не то что моя незадачливая матушка, которая выше прачки так и не поднялась.

Судьба, как видно, часто зависит от пустяка, вот и угораздило меня родиться в семье прачки и Жана-без-земельного; мой отец, с молодых лет увлекавшийся республиканскими идеями самых разных мастей и оттенков, в конце концов стал коммунистом и оставался им до самой смерти.

Если бы я родился сыном не своего отца Бреко, а «оборотистого» дяди Эжена, то, по всей видимости, давным-давно был бы не тем, что я есть.

Может, я был бы нотариусом, или отошедшим от дел торговцем недвижимым имуществом, как мой дядя Эжен, или, наконец, председателем судебной палаты по уголовным делам.

Правда, мне могут возразить, что в таком случае совесть моя была бы не столь покойна…

Как знать? Никто еще не появлялся на свет с заранее сложившейся совестью.

Совесть зарождается в человеке, как почка в растении, развитие и изменение ее зависят от того, на какой почве, в каком климате она растет и как за ней ухаживают.

Чтобы чувствовать угрызения совести, надо уметь к ней прислушиваться, и главное — не страшиться ее суда, даже если он беспощаден.

Короче говоря окажись я сыном «оборотистого» дядюшки Эжена, у меня, чего доброго, была бы теперь совесть богатого выскочки, и, наверное, я так же прекрасно уживался бы с нею, как и мой дядюшка.