Французская рапсодия

Что можно сказать женщине, которую любил тридцать с лишним лет назад, случайно встретившись с ней на вокзале? Если знаешь, что через несколько минут она уйдет и больше ты ее никогда не увидишь? Как будто ты вытянул хорошую карту из колоды Таро… Как будто судьба сжалилась над тобой… Но не тем, что дала второй шанс, а тем, что просто подмигнула. Беранжера прервала его размышления.

– Ты молодец, – сказала она и звякнула своей чашкой о его. – За эти тридцать лет ты многого добился. Я никогда в тебе не сомневалась.

– Спасибо, – пробормотал ЖБМ. – А ты как?

– Ну, мои успехи скромнее, – опять улыбнулась она. – Я занимаюсь родительской гостиницей.

– «Отдых под ключ»?

– Ты помнишь, как она называется? – удивилась она.

ЖБМ молча кивнул.

– У нас там за тридцать лет мало что поменялось. В области по-прежнему делают лучшее в мире вино. Туристы все так же валят валом. И романэ-конти стоит все тех же безумных денег. – Она провела рукой себе по волосам.

ЖБМ вспомнил, как однажды, когда они приехали туда вдвоем на уик-энд, владелец престижной винодельни, производившей редчайшую на планете марку вина, налил им по бокалу из личных запасов. После того случая, сколько бы раз ЖБМ ни предлагали выпить того же вина, он под разными предлогами неизменно отказывался. Ему хотелось сохранить в памяти вкус того романэ-конти, который был навсегда связан с образом Беранжеры.

– А твои родители?.. – задал он осторожный вопрос.

– Мамы больше нет. Отец в Боне, в доме престарелых. Сам так решил. А твои?

Он отрицательно помотал головой.

– Ты замужем?

– Была. Мы развелись. Он умер пять лет назад.

– Соболезную.

– Про тебя я знаю, что ты женат. А дети у тебя есть?

– Да, – ответил ЖБМ. Его сознание упорно не желало возвращаться из того солнечного дня в царстве романэ-конти в серую реальность.

Воспоминание, давно сгладившееся в памяти, вернулось в несколько мгновений, яркое и не потускневшее, как извлеченная из пыли веков безупречно сохранившаяся окаменелость. Это было в начале 1980-х. Они были молоды; у них, согласно банальной, но оттого не менее очевидной истине, была впереди вся жизнь. И вот эта жизнь прошла – нет, не прошла, промелькнула.

– Дочка? Сын? – уточнила свой вопрос Беранжера.

– Сыновья, – очнулся ЖБМ. – У меня два сына. А дочки нет, – с чуть заметным сожалением добавил он.

Беранжера, не отводя от него взгляда, качнула головой.

– А у тебя?

– У меня есть.

– Сколько ей?

– Тридцать три. А твоим мальчикам?

– Двадцать два и двадцать четыре.

– Как время летит…

– Да, – согласился ЖБМ. – Странно сидеть тут с тобой…

Беранжера снова кивнула.

– А как Пьер? – с живым интересом спросила она. – Как у него дела?

– Пьер… Его в прошлом году не стало.

– Ох, Жан, прости… Я не знала.

– Ничего.

Он улыбнулся улыбкой фаталиста:

– Думаю, он немало повеселился бы, увидев нас сейчас за этим столом. Знаешь, странно, но я говорил о тебе… Ну не прямо… Вспоминал песню… И двух часов не прошло.

– Это был знак свыше, – сказала Беранжера.

– Возможно, – ответил ЖБМ. – Может, если упорно думать о ком-то, то он появится.

– Неужели ты думал обо мне так упорно? – с деланым удивлением спросила она.

ЖБМ молчал, не зная, что сказать, чтобы ее не обидеть. Но ему не пришлось напрягаться. У Беранжеры звякнул мобильник, сигнализируя, что пришла эсэмэска. Она быстро просмотрела сообщение и положила мобильник на стол, но он тут же звякнул второй раз, а вслед за тем и третий.

– Ты прямо нарасхват, – заметил ЖБМ.

Беранжера не стала спорить.

– Мы ходили в кино на бульваре Сен-Мишель, – заговорил он. – Кинотеатр, в котором шли новаторские и экспериментальные фильмы. Смотрели черно-белый фильм. Один эпизод там проходил как раз здесь, в «Синем экспрессе».

– «Мамочка и шлюха» Жана Эсташа. С Жан-Пьером Лео, Бернадеттой Лафон и Франсуазой Лебрен.

– Точно.

Он на несколько секунд прикрыл глаза, а потом посмотрел на Беранжеру, поднял вверх указательный палец и продекламировал:

– «Мне нравится это место. Когда у меня плохое настроение, я прихожу сюда. Обычно здесь проходной двор, как в фильмах Мурнау. У Мурнау все построено на переходах: от дня к ночи, от города к деревне. И здесь то же самое: справа… – ЖБМ указал рукой на дверь ресторана, выходившую к вокзалу: – Поезда, деревня… А слева… – Он повернулся к окну: – Слева город».

Он замолчал.

– Боже мой, – недоверчиво протянула Беранжера. – Какая память! Признайся честно, ты его недавно пересматривал?

– Нет, ни разу, – почти грустно ответил ЖБМ.

Она на миг зажмурилась, но почти сразу перевела взгляд на часы.

– Мне пора. А то опять на поезд опоздаю.

– Я тебя провожу.

* * *

– Свет какой надо, – сказал фотограф.

– Если чего-то хочешь, обязательно получишь, – прокомментировала Домисиль.

– Голову чуть выше, пожалуйста! – попросил фотограф. – Вот так, хорошо. А то вы какой-то угрюмый.

– Расслабьтесь, ЖБМ. Вы великолепны, – добавила Домисиль. – Настоящий император!

– Император умер на острове Святой Елены, Домисиль, – ответил ЖБМ, не меняя позы. – И умер он не от яда, как думают некоторые. Он умер от скуки.