Французская рапсодия

«У меня дочки нет. А у тебя? – У меня есть. – Сколько ей? – Тридцать три. А твоим мальчикам? – Двадцать два и двадцать четыре. – Как время летит…» Вот оно. ЖБМ вновь и вновь прокручивал в голове этот короткий фрагмент их разговора. Именно в нем и заключалось то, что не давало ему покоя. То, чего он не понимал, но что его мозг зафиксировал помимо его воли. Сейчас он мог поклясться, что самое главное было сказано – вернее, не сказано – в краткий промежуток между двумя репликами. В те две секунды, которые отделяли его слова «У меня дочки нет» от его же вопроса Беранжере: «А у тебя?» Что-то в эти две секунды произошло. Или в одну секунду. Что-то неуловимое, наподобие пресловутого двадцать пятого кадра, который попадает прямиком в мозг, минуя зрение. ЖБМ сосредоточился. Надо абстрагироваться от обстановки ресторана, от звука голосов за соседними столиками и звяканья ножей и вилок. Это ему почти удалось. Он вспомнил, что губы Беранжеры как-то странно дрогнули, а взгляд стал более пристальным. ЖБМ чувствовал, что вот-вот поймет, в чем дело, когда картинка наконец встала у него перед глазами. Губы Беранжеры в тот миг тронула почти незаметная насмешливая улыбка, из-за которой изменился и ее взгляд. Он стал анализировать: за все время их краткой встречи оба испытали самые разные чувства – удивление, смущение, сожаление, нежность, пожалуй даже грусть, – но ни намека на иронию. Ирония появилась в глазах и на губах Беранжеры только в ту секунду. Только после того, как он сказал: «У меня нет дочки». Иначе говоря, Беранжера ответила на его слова ироничной улыбкой. Тридцать три года. Если ее дочери сегодня тридцать три года, значит, Беранжера родила ее вскоре после того, как они расстались. Но дата рождения могла быть сдвинута на несколько месяцев. Допустим, сразу после его отъезда она познакомилась с кем-то и забеременела. Тогда откуда эта насмешливая улыбка? Он ведь не сказал ничего смешного. Зато сам собой напрашивался другой вывод. Он сказал, что у него нет дочери. На свете существовал всего один человек, который мог воспринять эти его слова с иронией.

– Макс, сколько отсюда ехать до Дижона? На машине?

– До Дижона? Часа три с половиной. Максимум около четырех.

– А на скоростном поезде? – спросил он Аврору.

– Часа полтора? – предположил водитель, бросив на Аврору вопросительный взгляд в зеркало заднего вида.

– Что-то в этом роде, – подтвердила она.

– Поворачиваем, – приказал ЖБМ. – Возвращаемся на вокзал. Аврора, закажите нам два билета. В поезде поработаем.

– Простите, но что у нас за дела в Дижоне? – изумленно спросила Аврора. – Они не могут подождать? А как же с Пустыней Рец? И с Пьером?

– Нет, они не могут ждать. Пьер пока поедет с нами.

Аврора обратилась к айпаду.

– Есть поезд через четырнадцать минут.

– Макс, – коротко сказал ЖБМ.

– Сделаем, месье. – Водитель развернулся и, впритирку проскочив мимо автобуса, надавил на педаль газа.

– И все же, что мы собираемся делать в Дижоне? – настойчиво повторила Аврора.

– Мы едем не в Дижон. Мы едем в местечко километров за тридцать от Дижона. Между Вон-Романэ и Нюи-Сен-Жорж.

Человек, мечтавший играть на барабанах

Крупная кошка под кайфом. Именно такой навсегда запомнит ее Ален. Она лежала на диване в джинсовых шортах и короткой белой рубашонке, закинув длинные босые ноги на подлокотник, и курила аккуратно скрученный косяк. Волосы у нее странным образом как будто существовали отдельно от головы, похожие на раскидистые пальмовые листья.