Французская революция, Бастилия

Рабочий люд опять недоволен. Самое неприятное, пожалуй, то, что он многочислен - миллионов двадцать или двадцать пять. Обычно мы представляем его себе в виде какого-то огромного, но из-за отдаленности плохо различимого множества, своего рода кучи, которая зовется грубым словом "чернь". Это те, о ком говорят как о массах, если посмотреть на них с гуманной точки зрения. Капелька воображения, и вы увидите эти массы, рассеянные по всей необозримой Франции, ютящиеся на чердаках, в подвалах и лачугах, и тут вам, быть может, придет в голову мысль, что массы состоят из отдельных лиц, что у каждого из этих лиц бьющееся, как и у вас, сердце сжимается от обид и невзгод, а из пореза течет такая же красная, как и у вас, кровь. О, вы, одетые в пурпур, величества, святейшества, преподобия! Начнем хоть с тебя, раздающий милостыню, одетый в бархатную мантию кардинал. Ты ведь не задаешься вопросом, кто вознес тебя так высоко над людьми, кому обязан ты властью и богатством. Тебя не посетила мысль, что любой представитель этого множества, этой массы, - такой же человек, как и ты, который борется (сознательно или бессознательно, это уж другой вопрос) за свои царские права в этом бесконечном мире, который, придя однажды в этот мир, получил в дар искру Божию - то, что ты называешь его бессмертной душой!

Тяжела, трудна борьба, которую ведут эти люди; невежественна среда, в которой они живут; безрадостны их жилища с потухшими очагами; скудна пища. Им не на что надеяться в этом мире, да едва ли и в будущем, у них одна надежда - что смерть все решит и принесет покой, в загробную жизнь они мало или совсем не верят. Темные, забитые, вечно голодные люди! Подобно глухонемым, они могут выразить себя лишь каким-то нечленораздельным мычанием. И нечего говорить о том, чтобы кто-нибудь представлял их в Королевском совете или в каких-либо общественных организациях. Иногда (как, например, теперь, в 1775 году) они, побросав свои заступы и молотки, собираются в толпы и могут броситься в бессмысленной ярости на кого угодно, к вящему изумлению мыслителей

Тюрго проводит реформу хлебной торговли и отменяет наиболее нелепые из тех законов, которые регулируют ее. Цены на хлеб поднимаются (быть может, это сделано намеренно; важно то, что хлеб купить очень трудно). Вот почему 2 мая 1775 года к Версальскому замку стягиваются толпы изможденных, одетых в рваное и грязное тряпье людей, на лицах которых тот, кто знаком с подобными иероглифами, прочитал бы их обиды и их негодование. Разумеется, ворота замка на запоре, но король соизволил выйти на балкон и говорить с ними. Эти люди наконец-то увидели короля в лицо. Значит, и король мог увидеть (смог ли прочитать?) прошение, написанное на их лицах. В ответ двоих из толпы повесили на "новой виселице высотой сорок футов". Итак, попытка подать жалобу оказалась неудачной, массы опять разогнали по их лачугам и берлогам, но ведь это только на время.

Ясное дело, что руководство массами самое трудное из всего того, чем занимается правительство, да, пожалуй, и самое главное, потому что все остальное по сравнению с этим жалкие пустяки и околичности, если не толчение воды в ступе! Пусть широко применяемые и вошедшие в привычку законы и хартии говорят все, что им будет угодно, массы - это миллионы личностей, каждая из которых создана по образу и подобию Божию, точно так же как им была создана и вся наша Земля. Но конечно, эти крепкие, мускулистые люди бывают иногда озлобленными и разъяренными. Давайте взглянем вместе с Другом Людей, маркизом Мирабо[87], старым и сварливым человеком, на народный праздник, который он наблюдал, живя в отеле на морском берегу в Mont d'Or: "С гор, точно лавина, хлынули вниз толпы дикарей. Мы все сидим в отеле и не показываемся на улице. Для соблюдения порядка в город введены военные патрули с саблями наголо, за порядком наблюдают также священник в полном облачении и судья в напудренном парике. Заиграла волынка - начинаются танцы, но не проходит и четверти часа, как они прерваны начавшейся дракой - плач и крик детей, кто-то из толпы подзадоривает дерущихся, точно собак. Страшен вид этих людей, так и хочется сказать - зверей: рослые, они кажутся еще выше из-за деревянных башмаков (sabots) на высоких каблуках; одеты они в грубошерстные кафтаны, подпоясанные широкими кожаными поясами, которые для красоты обиты медными гвоздиками. Чтобы лучше разглядеть драку, они приподнимаются на носки, расталкивая друг друга локтями; кто-то топает в такт ногами. Длинные сальные волосы, худые, изможденные лица, которые искажены злобой и зверским хохотом. Да, да, эти люди платят налоги! А вы еще хотите лишить их соли! Да вы совсем не знаете тех, кого обдираете до нитки или, как принято у нас говорить, кем вы управляете, и, не зная их, вы, трусливые и равнодушные, воображаете, что безнаказанно, одним росчерком пера можете заставить их голодать. Всегда ли? Только до катастрофы! О мадам, спотыкающееся на каждом шагу, играющее в жмурки правительство кончит тем, что его просто сбросят (culbute generale)"