Французская революция: история и мифы

Теперь, думаю, самое время подробнее рассказать о мировоззрении Кутона. Он, как Робеспьер и Сен-Жюст, был горячим поклонником учения Жан-Жака Руссо, создателя одной из самых известных и популярных в XVIII в. утопий, изложенной в знаменитом трактате "Об Общественном договоре" и ряде других произведений. Апологет наиболее последовательного осуществления принципа "прямой" демократии, Руссо доказывал, что созданный общей волей всей нации Политический организм (Государство) обладает неограниченной властью над каждым индивидом. Ежели какой-нибудь человек или даже целая социальная группа считают, что требования, предъявляемые им подобным Государством, противоречат их интересам, то последнее, согласно теории Руссо, вправе применять к "заблуждающимся" любую форму принуждения, дабы силой "заставить быть свободным"[680]. Однако в отличие от большинства утопических проектов того времени тоталитарная по своей сути утопия Руссо была изложена в довольно туманной форме со множеством взаимоисключающих оговорок и отступлений, окутана флером социальной демагогии и при этом не содержала никаких конкретных рекомендаций по осуществлению на практике предложенной в ней схемы идеального строя. Такая её особенность вполне устраивала Робеспьера и Кутона на ранней стадии Революции. Находясь постоянно в оппозиции всем сменявшим друг друга правительствам, они заимствовали из книг Руссо аргументацию для критики властей фактически по любому вопросу политики. Руссоистская теория являлась для них орудием разрушения Старого порядка, а потому их нимало не смущали расплывчатость и противоречивость её отдельных положений. Скорее наоборот. Робеспьер, например, опирался на авторитет Руссо, как требуя полной отмены смертной казни, так и призывая скорее отправить короля на эшафот. Всё зависело оттого, что было выгодней в данной политической ситуации.

Когда в результате народного бунта робеспьеристы (так называли наиболее близких к Неподкупному якобинцев) пришли к власти, они какое-то время действовали, исходя из обстоятельств текущего момента. В течение нескольких месяцев они ежедневно вынуждены были решать насущные вопросы сохранения революционного режима, не имея возможности задумываться о более отдаленной перспективе. Конечно, в своих действиях, как мы видели на примере Кутона, они руководствовались определенными идеологическими постулатами, иногда даже вопреки действительности, но всё же в целом эта идеология ещё не приобрела строгих очертаний догматической схемы, имеющей самодовлеющее значение. Однако как только пресс сиюминутных нужд ослабел и открылась возможность от борьбы за выживание перейти к созидательной работе, для них стала очевидной необходимость привести свои принципы в систему, придав им форму позитивной программы, способной служить руководством к конкретным действиям. Пожалуй, первым из робеспьеристского триумвирата с подобной проблемой столкнулся Кутон.

По окончании лионской экспедиции он вернулся в Пюи-де-Дом с намерением провести преобразования, которые сделали бы его департамент образцом для всей Франции. Именно здесь абстрактный идеал Руссо впервые должен был обрести плоть и кровь повседневной реальности.

Если для общественной мысли XVIII в. в целом характерно повышенное внимание к этическим вопросам, к проблеме воспитания гражданских добродетелей, то Руссо вообще возвел данный аспект в абсолют, считая мораль наиважнейшим компонентом социальной жизни. Соответственно главную задачу совершенного государства он видел в принудительном утверждении норм "естественной" нравственности: "Если это хорошо – уметь использовать людей такими, каковы они, – то ещё много лучше – сделать их такими, какими нужно, чтобы они были; самая неограниченная власть – это та, которая проникает в самое нутро человека и оказывает не меньшее влияние на его волю, чем на его поступки"[681]. Законы, регулирующие сферу морали, Руссо называл "замковым камнем" свода всего государственного здания.

Особую роль в утверждении надлежащей нравственности Руссо отводил религии: "Для Государства весьма важно, чтобы каждый гражданин имел религию, которая заставляла бы его любить свои обязанности"[682]. Разумеется, христианство, предполагавшее духовную свободу человека от земных властей ("кесарево кесарю, а Божие Богу"), не подходило, по мнению философа, на роль гражданского культа: "Эта религия, не имея никакого собственного отношения к Политическому организму, оставляет законам единственно ту силу, которую они черпают в самих себе, не прибавляя никакой другой, и от этого одна из главнейших связей отдельного общества остается неиспользованною. Более того, она не только не привязывает души граждан к Государству, она отрывает их от него, как и от всего земного"[683]. Таким образом, формально выступая за веротерпимость, Руссо не оставлял места Христианству в своём идеальном государстве. Новая мораль требовала новой религии.