Французская революция: история и мифы

Если даже французские предприниматели при Старом порядке и поддерживали идею тех или иных преобразований, при этом они были далеки от каких-либо революционных устремлений[356], французский историк Ж. П. Ирш пришел к подобному выводу в результате анализа такого массового источника, как прошения торговых палат и консульских судов, поданных в 1788 г. королю и в Королевский совет в связи с предстоявшим созывом Генеральных штатов, а также соответствующей официальной корреспонденции. Его исследование показало, что реальные чаяния предпринимателей не имели ничего общего с экономическим либерализмом, который проповедовали физиократы. Скорее наоборот. В физиократах — «людях системы» — коммерсанты видели своего злейшего врага и крайне негативно относились к выдвигавшимся философами Просвещения требованиям равенства перед законом и отмены привилегий. Не принимая идею единой и общей для всех свободы как отсутствия ограничений, деловая элита Франции стремилась к упрочению своих традиционных корпоративных свобод. «В конечном счете, — писал Ирш, — сами эти прошения были не чем иным, как требованием привилегий, подкреплявшимся ссылками на предыдущие привилегии. Надо ли нам удивляться тому, что для мышления, отвергавшего абстрактное единство закона, привилегия оставалась основной формой свободы?»[357]

Исследование Ирша продемонстрировало, что, вопреки широко распространенному в «классической» историографии мнению, капиталистические предприниматели не испытывали вражды к дворянам-землевладельцам[358]. Напротив, видя в земельной собственности наиболее надежный, а потому и наиболее притягательный объект инвестиций, владельцы торгового капитала рассматривали свой переход в статус землевладельца через аноблирование, либо иным путем, как оптимальную для себя перспективу. Вот почему, отмечает Ирш, «ничто не кажется более чуждым идеологии предпринимательской Франции, чем дух 4 августа»[359]. Даже если «капиталистическая буржуазия» и выиграла от Революции, заключает историк, сознательно действующим субъектом последней она явно не была.

* * *

Анализ социального состава депутатского корпуса Учредительного собрания и Конвента, предпринятый Коббеном, пробудил у исследователей повышенный интерес к этой теме. Хотя в целом его «ревизия» «классического» видения Революции, как уже отмечалось, вызвала весьма раздраженную реакцию историков-марксистов, даже оппоненты дали высокую оценку проведенному им анализу состава депутатского корпуса. «Прежде всего, — писал Ж. Лефевр, — воздадим должное г-ну Коббену за то усердие, с каким он составил перечень членов Учредительного собрания и Конвента по признаку их социального происхождения, подобно исследованиям такого рода, предпринимавшимся по инициативе Нэмира английскими историками в отношении палаты общин. Эти исследования можно было бы углубить, и французским ученым следует заняться ими»[360]. Слова Лефевра — своего рода «воспоминание о будущем». С 1939 по 1953 г. он и группа его сотрудников уже пытались составить биографический словарь депутатов Учредительного собрания, однако их проект так и не был завершен[361].

Прошло ещё почти 40 лет, прежде чем задача, поставленная Лефевром, была решена. Правда, сделали это не его коллеги по марксистской историографии. В 70-е годы изучением состава Учредительного собрания занялась Эдна Хинди Лёмэй, ученица Ф. Фюре. Результатом её работы стали не только две монографии и серия статей[362], но и подготовленное под её руководством фундаментальное издание — «Словарь депутатов Учредительного собрания»[363]. В нём информация обо всех 1315 членах Собрания, найденная в департаментских, муниципальных и частных архивах, структурирована по единой форме, что позволяет осуществлять просопографический анализ как депутатского корпуса в целом, так и отдельных его частей. В частности, благодаря «Словарю», появилась возможность исследовать реальный вклад предпринимателей, волею судьбы оказавшихся среди «отцов Революции», в законотворческую работу по демонтажу Старого порядка и созданию Нового, а также изучить их отношение к революционным переменам.