Французская жена

Мама говорила, что привезла его в больницу с высокой температурой, в бреду. Как она забрала его из квартиры дедушки с бабушкой, Феликс не помнил. Наверное, температура и бред начались сразу же после того, как он потерял сознание. Во всяком случае, последнее, что осталось в его памяти, был мамин крик: «Не смейте его трогать!» – а после этого он ничего уже не чувствовал и не помнил.

– Я мечтала о том, как мы все вместе будем жить на природе, – ответила мама. На ее лице в самом деле появилось мечтательное выражение. – Слава богу, наконец разрешено продавать квартиры, уже нет этого унизительного ощущения, что ты приписан к одному месту, как крепостной. Мы продадим квартиру, купим дом в деревне и будем жить так, как мы мечтали.

«Я об этом не мечтал», – хотел поправить маму Феликс.

Но вряд ли она услышала бы его.

– Ради этого я бросила все – сцену, кино, – с тем же мечтательным выражением продолжала она. – Ведь это все тлен, Филька, это ничто по сравнению с любовью. Слава проходит, красота проходит, а любовь остается.

Мамин голос убаюкивал. Может, потому что Феликс еще чувствовал себя слабым после болезни. А может, потому что он был с ней согласен. Он тоже всегда думал, что любовь сильнее всего. И не понимал сейчас, что же есть в маминых словах такое, с чем он никак не может согласиться… Что такое?.. Сознание его плыло, уплывало, будто на лодочке…

– Мы поедем далеко-далеко… – звучал нежный мамин голос. – За быстрые реки, за высокие горы, в зеленые леса…

– В какие горы? – с трудом шевеля губами, спросил Феликс.

Он приподнял руку: ему хотелось пальцами поддержать собственные ресницы, которые прилипали друг к другу, верхние к нижним, как у старой маминой куклы, у той, что хранилась у бабушки. Если куклу положить на спину, вот как он сейчас лежит на больничной койке, то она закрывает глаза, и помешать ей можно, только если придерживать ее твердые пластмассовые ресницы пальцами.

– За Уральские горы. Там знаешь как красиво? Всюду камни-самоцветы. Может, мы даже Хозяйку Медной горы увидим. Помнишь, про которую у Бажова? Я ездила туда к Коле, и мы решили, что нет лучше места на земле. Ты там сразу выздоровеешь. И Коля тоже.

– А ба… дедуш…

Маминого ответа Феликс уже не услышал. Он и вопроса-то не договорил – ресницы у него все же схлопнулись, сомкнулись, и он провалился в сон.

Через три дня, когда его выписали из больницы, выяснилось, что зеленые леса за высокими горами, которые, Феликсу уже казалось, привиделись ему во сне, – никакой не сон, а самая настоящая правда.

Это выяснилось, когда мама привезла его из больницы домой. То есть уже не домой…

Единственная комната их маленькой квартиры была заставлена ящиками и коробками. На одну из этих коробок Феликс присел, войдя с улицы, потому что больше присесть было не на что: мебели в квартире не было.

– Мы уезжаем прямо сейчас, – сказала мама. – Ты не очень голодный, Филенька? Ты же в больнице пообедал. Потерпишь до вагона-ресторана? Там солянка безумно вкусная, я однажды ела. Ты же любишь солянку, правда?

Она была охвачена тем самым лихорадочным возбуждением, которое сменило в ней глухую тоску, иначе, конечно, не стала бы разговаривать сейчас о вагоне-ресторане, о какой-то солянке…

– Какая солянка? – растерянно проговорил Феликс. – Как это – прямо сейчас? А бабушка, а дедушка?

– Бабушка с дедушкой в больнице, – спокойно ответила мама.

– У них что, тоже грипп? – Феликс оторопел. – У обоих сразу? Это, что ли, я их заразил?

– Ну… да, наверное. Они скоро выпишутся. И приедут к нам. Навестят нас.

Мама говорила все это быстро, не глядя на Феликса. И так же быстро складывала в чемодан какие-то мелкие вещички, разбросанные поверх ящиков.

У Феликса похолодело в груди. Наверное, он умер бы, если бы мог поверить, что все это правда. Но он не мог в это поверить. Не мог!

«Мы просто переезжаем в другую квартиру, – догадался он. – Мама же выдумщица, она же всякие сюрпризы любит. Наверное, мы съездим на этот ее Урал, а потом вернемся уже в новую квартиру. Она же всегда говорила, что ей должны были бы от театра двухкомнатную квартиру дать. Вот и дали, наверное. Ну конечно! Мы в конце августа вернемся и в нее поселимся. Мне же в школу надо».

Этот последний аргумент был так резонен, что Феликс почти успокоился. Во всяком случае, он молча наблюдал, как грузчики выносят из комнаты коробки и ящики, как складывают их в «Газель» с закрытым кузовом-будкой.

– А мои вещи? – только и спросил он. – Ничего не сломалось, когда ты их складывала?

Он имел в виду не столько вещи – рубашки его должны волновать, что ли? – сколько все, что он сделал из дерева или из разных металлических деталей. Микроскоп, например, или модель вечного двигателя. Феликс прочитал про нее в журнале «Квант», подшивки которого хранились у дедушки. Правда, и сделанные им приборы тоже в основном хранились у дедушки и бабушки, так что отсюда, из их с мамой квартиры, и перевозить было особо нечего.

Куда повезли вещи, Феликс не видел. А они с мамой сели в такси и поехали на Ярославский вокзал. Мама завела его в вагон; их купе было предпоследнее.