Французские повести

— Я жарюсь на ореховом масле, — говорит она лениво. — Я не сгорю, а только подрумянюсь.

Мадемуазель Феррюс пропустила шутку мимо ушей.

— Все же советую быть осторожней, — говорит она, Ее взгляд упирается в талию невестки.

— Не забывайте о ребенке, — добавляет мадемуазель Феррюс, понизив голос.

— Пусть привыкает, — отвечает Вероника. — Он будет солнцепоклонником.

— Надеюсь, что нет, — решительно возражает мадемуазель Феррюс и вскидывает на переносицу темные очки.

— Отчего же? Как все через двадцать лет.

— Через двадцать лет все будут поклоняться солнцу? — с тревогой восклицает мадемуазель Феррюс.

— Вероника шутит, — говорит мосье Феррюс сестре. — Ты все понимаешь буквально.

— Через двадцать лет! — подхватывает Жанина. — Интересно, где мы будем через двадцать лет?

Она садится на песок, потягивается, как после сна.

— Как где? Здесь, конечно, — поспешно откликается мадемуазель Феррюс, боясь, что разговор иссякнет.

— Ты оптимистка, — говорит Жанина.

— А ты думаешь, что я к тому времени уже умру?

— Я не это хотела сказать…

— А что же?

— Я думаю об атомной войне, о китайцах…

— О, ты считаешь, что кита…

— Который час? — вдруг спохватывается мадам Феррюс. — Должно быть, скоро полдень. Я пойду готовить завтрак.

Она складывает свитер, который вяжет, запихивает его в сумку вместе со спицами и клубком шерсти и поднимается. Ее дочь тоже встает и накидывает купальный халат.

— Я пойду с тобой, мама.

— Они не посмеют развязать войну! — восклицает мадемуазель Феррюс, обращаясь к пляжу, к небу и к морю. — Это был бы конец.

— Ты можешь остаться, детка. Все готово. Надо только сунуть жаркое в духовку.

— Вы думаете, что Мао на это решится? Вы так думаете? Я — нет! Хотя их и около миллиарда…

— Может, и мне пойти?.. — спрашивает Вероника без большого рвения.

Но три голоса одновременно прерывают ее. Мадам Феррюс, Жиль и Жанина говорят хором: нет, нет, не надо, пусть остается здесь, пусть отдыхает, ей надо беречь себя.

— Я словно футляр с драгоценностью, — усмехается Вероника. — Во мне, значит, будущее рода.

— В каждом ребенке, который должен родиться, — мило говорит мосье Феррюс, — заключено будущее рода.

Мадемуазель Феррюс на время прерывает дискуссию о международном положении.

— Вы уже выбрали? — спрашивает она.

— Что выбрала?

— Как что? Имя! Пора, пора…

— У нас, кажется, есть еще несколько месяцев впереди.

— Я придумала несколько имен. Но не уверена, что предложу их вам. Вам, молодым, так трудно угодить. Вам ничего не нравится.

— А все-таки?

— Что бы вы сказали, — решается наконец мадемуазель Феррюс, преодолевая свое недоверие, — …о Тибальде? По-моему, это чрезвычайно красивое имя для мальчика.

— Да, именно для мальчика, — подхватывает Жиль. — Девочке оно куда меньше подходит.

— Боже, до чего ты глуп! Что за школьные шутки!

— Тибальд как-то отдает средневековьем, — замечает Жанина.

— Ну и что же? Во всяком случае, это очень изысканное имя. Одного из наследников французского престола зовут Тибальд.

— Вот это довод! — говорит мосье Феррюс. — Но боюсь, что это имя для нас слишком шикарно. А вы что скажете, Вероника?

— Я с вами согласна. Явно слишком шикарно.

Час спустя за завтраком мадемуазель Феррюс снова пытается отстоять свой приоритет по части имен.

— Ну а как бы вы отнеслись к Бертранде?

Семья за столом словно окаменела. Наконец Жиль решается:

— Боюсь, что это имя трудновато выговорить.

— А что, это имя тоже в ходу у членов королевской фамилии? — осторожно осведомляется мосье Феррюс.

— Насколько мне известно — нет. Погодите, сейчас вспомню… Девочек зовут Изабелла, Клод.

— Скажи, папа, правда, что граф Парижский мог бы сменить де Голля? Я читала в «Пари-матч», что он котируется как дофин.

— Маловероятно, детка. Франция вряд ли пошла бы на…

Мадемуазель Феррюс воинственно вскидывает голову:

— Почему вряд ли? Скажите на милость!..

— У тети Мирей культ королевской семьи, — шепчет мосье Феррюс, наклоняясь к снохе, словно доверяя ей тайну.

— Ну, насчет культа ты преувеличиваешь! Но нельзя отрицать, что все они воистину порядочные люди. Я уверена, что граф Парижский правил бы страной не хуже любого современного политикана. Что ни говорите, а он все-таки последняя ветвь…

— Да будь он хоть деревом, что из того? — перебивает Жиль.

— Вероника, вы любите сельдерей? — вдруг спрашивает мадам Феррюс. Ее высказывания, вызванные какими-то смутными ассоциациями, часто бывают неожиданными. — Я подумала, что, может быть, сегодня к ужину… Говорят, это очень полезно.

Вместо ответа Вероника кивает и глядит на свекровь с несколько усталой и натянутой улыбкой.

— Один мальчик на пляже, — говорит Жанина, — уверял меня, что де Голля не переизберут… Его отец — депутат, не знаю, правда, от какого округа, он в оппозиции.

— Не переизберут! Смешно слушать! Они…

— Что-то вы ведете на пляже больно серьезные разговоры, — замечает Жиль. — Я знаю этого мальчика?

— Много они понимают, те, что в оппозиции. Лично я думаю, как тот обозреватель…

— Я хочу знать, с кем ты дружишь?

— …который писал несколько дней назад в «Блокноте».

— Вот еще! Я имею право дружить, с кем захочу, не спрашивая твоего разрешения!

— Дети, не ссорьтесь!