Французские повести

— …Они просто как пауки в банке, словно во времена недоброй памяти Четвертой республики…

— А почему он мне всегда все запрещает? Если бы я его слушалась, я бы жила как монашка.

— Вот видите, Вероника, у нас всегда так, — говорит мадам Феррюс. — Не знаю, будет ли Жиль так же строг к своим детям, как к сестре?

— Зато я буду снисходительной. Для равновесия.

— У нас в классе есть одна девочка из Алжира. Так вот, она рассказала, что ее брат всюду ходит за ней по пятам. Готов запереть ее на замок, чтобы она ни с кем не встречалась. Когда она идет танцевать в Сен-Жермен-де-Пре, он идет вместе с ней и никого к ней не подпускает. Ее зовут Ясмина.

— Вот такие нравы мне по душе, — говорит Жиль. — Эти достойные люди заслуживают независимости. Ей столько же лет, сколько тебе?

— Она даже на год старше.

— В шестнадцать лет приличная девочка не пойдет танцевать в Сен-Жермен-де-Пре.

— Послушай, Жиль, — говорит Вероника. — Ты, оказывается, чудовищный ретроград.

— В этом вопросе я его полностью поддерживаю, — решительно заявляет мадемуазель Феррюс. — В остальном я редко с ним соглашаюсь. Но тут!.. Боже, теперь царит такая распущенность. Это недопустимо.

— О! Ты всегда радуешься, когда угнетают молодых, — говорит Жанина.

По летнему распорядку дня у Феррюсов после завтрака все расходятся по своим комнатам отдыхать.

— Тебе хочется спать?

— Нет. Какие у нас планы на сегодня?

Вероника скинула туфли, закурила сигарету и улеглась на кровать. С одной стороны у нее пепельница, с другой — стопка иллюстрированных журналов.

— Тебе решать, дорогая. Можно погулять вдоль моря после пяти, если ты не очень устала.

— Как вчера?

— Доктор велел побольше ходить.

Когда Жиль остается наедине с женой, у него появляются интонации и жесты, которых не знают за ним его домашние. Он говорит с Вероникой почти материнским тоном, но без сюсюканья. Он полон заботы о ней. Его движения становятся медленными, плавными, словно Вероника очень хрупкая вещь, с которой надо обращаться необычайно бережно.

— И так красиво возвращаться на закате, вспоминаются…

— Знаешь, дорогой, ты мне это уже говорил.

— Ну да? Я уже стал заговариваться. (Он улыбается.)

— Ты мне даже читал эти стихи. В Венеции.

— Спорим, что ты не запомнила ни одной строчки?

— Постой-постой… Помню! «Гиацинтовый, золотой…» Гиацинт — очень красивое слово.

Они улыбаются друг другу. Жиль хочет улечься рядом с ней, но для этого ему надо убрать с постели пачку иллюстрированных журналов. Он кладет журналы на коврик возле кровати, наклоняется и целует Веронику.

— А вообще-то, — говорит он задумчиво, — надо повторять одно и то же.

— Надо? Зачем?

— А затем, что жизнь состоит из вещей, которые повторяются, которые регулярно возникают вновь и в конце концов свиваются в такие… как бы это сказать… жгуты, что ли, связывающие людей. Людей, которые любят друг друга. Мне кажется, то, что называют счастьем, и есть в конечном счете многократный возврат к одному и тому же. Эти вещи знаешь заранее, их ждешь и счастлив оттого, что они повторяются — еще одна нить, связывающая тебя с тем, кого любишь. Это все вещи повседневные, самые обычные: прогулка, закат, стихотворение, шутка, еда какая-нибудь… Ты не согласна?

— Нет, конечно, согласна…

Кончиками пальцев она водит по щеке мужа. Она разглядывает его, склоненного над ней, с нежным и, пожалуй, недоуменным любопытством.

— Ты живешь исключительно чувством, — говорит она раздумчиво, словно вдруг открыла в нем новую черту.

— Ты лишь сегодня это заметила?

— Нет, я думала так и прежде, но… как тебе сказать… Человека можно узнать по-настоящему, только когда видишь его дома, в кругу семьи, среди своих. За те три дня, что мы здесь, я увидела тебя в новом свете. Тебя нельзя понять до конца, пока не знаешь, каков ты с Жаниной, пока не увидишь вас вместе. Она очень много для тебя значит.

— Конечно, это же естественно.

Вероника мотает головой.

— Совсем не так естественно. Я знаю уйму ребят, которым абсолютно наплевать на своих сестер, их не интересует, с кем они проводят время и кто с ними спит… Ну, Жиль, пожалуйста, не ужасайся таким выражениям, теперь все так говорят. Конечно, твои родители такого не скажут, на то они и родители, но ты-то принадлежишь к другому поколению… Но возвратимся к Жанине; ты с ней безумно строг, все опекаешь ее. Так себя теперь никто не ведет. Возьми, к примеру, хоть Жан-Марка. Ты можешь себе представить, чтобы его заботило, что я делаю, с кем встречаюсь?

— Нет, не могу.

— А ты с Жаниной в самом деле ведешь себя как турок. И то со времен Мустафы Кемаля турки сильно эволюционировали…

Оба тихо смеются. Стены в доме тонкие, и звуки проникают из комнаты в комнату. «Как в нашем пансионе в Венеции, — уже успела отметить Вероника. — За все время нашего свадебного путешествия нам так и не удалось ни разу по-настоящему побыть вдвоем».

— Скажи, Жанина ведь симпатичная, правда?

— Я ее обожаю!

Этот ответ, видимо, не убеждает Жиля.

— Нет, кроме шуток, она тебе нравится?

— Я же сказала, что обожаю ее.

Краткое молчание. Жиль взял жену за руку.

— А как тебе мои родители?

Его голос звучит хрипловато.