Французский дневник

Когда я был маленьким, он в первый раз съездил в Париж по заданию “Комсомолки” и привез оттуда карту города с нарисованными на ней крошечными зданиями: тут были Лувр, собор Нотр-Дам, Триумфальная арка, дворец Трокадеро, Эйфелева башня — в общем все, что следует увидеть туристу. Эту карту он сохранил до самых последних своих дней. Сначала она лежала под стеклом на маленьком журнальном столике в его кабинете в Останкине, где сейчас с моей бывшей женой живут мои дети; потом, когда он ушел, он забрал эту карту с собой и перевез в новую квартиру на “Аэропорте”, где она лежала под стеклом прямо на его рабочем столе, служа основой его суверенного пространства. Потом, когда ему пришлось уйти и оттуда, карта перекочевала под стекло на рабочий стол дачи в Переделкине. К тому времени он объездил весь свет, и карты столиц Европы, Северной и Южной Америк у него тоже были, но эти карты хранились в шкафу, среди любых прочих. А Париж он хотел всегда видеть перед собой. Париж он любил. Так любил, что эта влюбленность еще в детстве передалась мне. И на первой карте, которую я сам нарисовал в своей жизни, помимо, разумеется, “Москвы” и “Заветов Ильича” (дачной местности, где отец снимал домик на лето), помимо “Водохранилища”, “Юга” (где я успел побывать) и “Севера” (о существовании которого я знал), был еще “Париж” — полумифический город отца с такими странными и прекрасными названиями улиц и площадей, по которым мне тоже, разумеется, хотелось когда-нибудь пройти — скажем, от площади Звезды до сада Тюильри. Потом, когда отец умер и мне пришлось перебираться из его дачи в крошечную сторожку, определенную мне для жизни, карта куда-то исчезла. Наверное, так и лежит в нераспечатанной коробке на чердаке вместе с другими реликвиями отца — пенсне деда (моего прадеда), кремневым наконечником стрелы, плюшевым медвежонком-коала, привезенным из Австралии, камнем из пустыни Наска и осколком снаряда…

Был 1994 год. Я только что вернулся со своего Острова из экспедиции, которая прошла на удивление успешно и дала наконец толчок книге, и тут отец вдруг предложил: “Хочешь в Париж?”. О, он был мастер таких вот неожиданных предложений! Я загрустил. В Париж я хотел, но мне было уже не шесть лет, а тридцать три, и я отлично понимал, что стоит такое предложение недешево, а я и так израсходовал всю семейную наличность на экспедицию… Но отец не шутил. К тому времени он уже жил один, но я еще не понимал, что он играет одну из самых сложных своих шахматных партий — разыгрывает конец жизни: доделывает несделанное, отдает долги, раздаривает подарки…

Париж он дарил — мне и своему лучшему другу Юре Чудецкому — в советское время специалисту по боеголовкам, — разумеется, “засекреченному” и, разумеется, невыездному. Он скопил деньги — чтобы там, в Париже, нам не пришлось унизительно экономить, он нашел турфирму и в один прекрасный день объявил, что мне просто надо подъехать туда-то и туда-то с паспортом. И все. Так мы и попали в поле чудесной карты. А дальше — она стала просто разворачиваться перед нашими глазами, как волшебный свиток всамделишных зданий, автомобилей, людей… Был октябрь. Шел дождь. Все было прекрасно и удивительно. Все было волшебно в тот раз. Мы заходили в кафе, выпивали вина и шли — теми тайными путями, которые другие люди показали отцу когда-то. Он выводил нас к русской церкви на рю Дарю и какой-то кривой улочкой — к собору Нотр-Дам; непременно надо было пройти именно этим путем, ибо только так можно увидеть сначала шпиль с восходящими к вершине собора бронзовыми фигурами апостолов, потом крышу центрального нефа и контрфорсы с химерами и только потом — две башни фасада, пропечатанные в любом путеводителе по Парижу. Впрочем, для нас-то все было впервые: и крашенные зеленым лавчонки букинистов на набережной Сены, и помпезный фонтан у входа на бульвар Сен-Мишель, и парусные яхты, которые запускал в фонтане сада Тюильри какой-то ловец податливых туристических сердец. Но отец не унимался, он непременно хотел показать нам памятник маршалу Нею, за спиной которого располагался знаменитый ресторанчик “Closerie de lilas” (“Сиреневый хуторок”), где когда-то любили выпить Аполлинер и Хемингуэй. Мы находили место, “хуторок” оказывался давным-давно поглощенным городом, а ресторанчик разросся и стал весьма дорогим заведением, куда нам, в общем-то, не стоило и соваться, но отец все-таки совался, протискивался к стойке и показывал нам сияющие от бесчисленных прикосновений таблички: вот здесь, значит, пил Аполлинер, а вот здесь Хемингуэй. И радовался радостью волшебника, которому удалось-таки совершить свое маленькое чудо. Но иногда ничего не выходило: мы отыскивали готический ресторан “Le monde des chimeres” , где когда-то любил сиживать прекрасный друг отца, сын эмигрантов, боец Сопротивления, журналист и мистик Кирилл Небург. Двери ресторана бесшумно открывались, обнажая темную дорогую внутренность, швейцар придирчиво осматривал наши плащи и куртки, однако вежливо выслушивал:

1 “Мир химер” (фр.).