Французский дневник

И ничего не предвещало. Элен нажала несколько цифр кода, и мы вошли… За стеной современного города скрывался… сад. Как потом выяснилось, даже с кустиками дикой земляники, пробивающейся меж камней. Запах цветущего жасмина окатил нас. Справа был дом — добротный двухэтажный дом 20-х годов. Прошла кошка. Да, сюда, направо, последняя дверь… Замок немного заедает, так что вам придется немножко привыкнуть… Из прихожей мы попадаем в просторный зал, по углам которого прячутся в темноте разные вещи, зеркала, детская лошадка начала ХХ века, индийский слоник в попоне из треугольных зеркалец, и во всю стену стоит библиотека как-то странно опеленутых временем книг. Книг из библиотеки вечности.

— Вот, это моя квартира, — объявила Элен. — Вы будете жить здесь. Я здесь не живу, я живу там, с Арманом. А здесь — только Николя. И один раз в неделю приходит женщина, которая дает уроки дикции…

Зажегся свет, возникла кухня: плита, стол под абажуром, две скамейки, стул, похожий на трон, — по-видимому, привилегия этого самого Николя, который вскоре объявился и сам, слегка заспанный, похожий на Костю Райкина, в туфлях с носами, загнутыми, как у старика Хоттабыча.

— Здравствуйте, — сказал он по-русски, — хотите кофе?

Он попытался заварить кофе, но у чайника оторвалась ручка, и мы кипятили воду в кастрюльке — вообще все здесь было испытанное жизнью, поношенное, настоящее, никакого “тефаля”, никаких картинок из глянцевых журналов о том, как, якобы, живут они и как, якобы, должны жить мы.

— Ну вот, — сказала Элен, когда кофе был наконец готов и мы расселись за столом. — У нас в Париже три дня. Один день вы просто отдохнете. Потом у нас есть визит в “Вердье” — Жерар хочет знать ваши впечатления о Сен-Мало, и маленькое интерьвью с “Фигаро”. А потом мы поедем ко мне. Я познакомлю вас с Арманом. Если хотите, мы пойдем в этот парк, где я гуляю с собаками. Там был песчаный карьер… И вдруг в муниципалитет пришел человек и сказал: а хотите, я сделаю на этом месте парк? С лягушками, с жабами, с птицами? Абсолютно нетронутый уголок живой природы? И они согласились. И он сделал. Абсолютно сумашечий человек! Это лучшее место в Париже. А потом мы поедем в Тюлль — там нас ждет владелец книжного магазина Пьер Ландри — ну, вы еще узнаете Пьера — это тоже абсолютно сумашечий человек! Он распродал в этом Тюлле треть тиража книги и просит еще. Туда спустятся с гор люди, философы, которые ушли туда в 1968-м и до сих пор живут там коммуной… Потом — Лаграсс, там “Verdier” открывает книжный магазин, и Жерар очень хочет, чтобы открытие совпало с представлением вашей книги. Нас встретит Иван Миньо — о, это необыкновенный человек! Он перевел для “Verdier” всего Хармса и теперь будет переводить Хлебникова…

— Но ведь Хармса невозможно перевести.

— Понимаете, это было невозможно. Это никому не удавалось. Но Иван, он тоже сумашечий человек. И чтобы лучше понять язык, звук Хармса, мы вдвоем ходили по лесу и орали. Целые куски… И это удалось… Поймать музыку…

Часы на стене показали три. Над головами у нас был высокий застекленный потолок, сквозь который, мерещилось, проглядывали зеленоватые звезды. На столе — арбуз, куча продуктов и бутылка вина… Но мы так устали, что хватило и кофе, сваренного Николя. Потом по винтовой лестнице нас провели во второй этаж в небольшую, тоже заставленную какими-то старинными вещами комнату, где мы смогли наконец распаковать свои вещи, открыть окно и погрузиться в сон, волшебный сон эльфов, в котором живут гномы-архитекторы природных ландшафтов, горные философы и Иван Миньо, который, перекликаясь с Элен, как две кукушки, высекает в лесной тишине фразы Хармса…

Мы проснулись в великолепной свежей тишине сада. Вставать не хотелось. Я поразглядывал полки с книгами, из которых половина была на русском. В ванной дверь не закрывалась на замок и была сделана просто из досок, а лампочка была ввинчена прямо в патрон, без всяких абажуров. Это как-то обнадеживало. Свой-скость места всегда обнадеживает. Я подумал, что давно не просыпался в такой спокойной обстановке. Потом мы спустились вниз. Николя в своих загнутых туфлях уже был там и варил кофе.

— Привет! — приветствовал он нас. — Хотите кофе?

— Нет, чуть погодя.

— В этом доме в начале ХХ века жило много русских эмигрантов, — сообщил Николя. — Это была совсем окраина Парижа.

— Революционеры?

— Может быть.

— Тогда все эмигранты были революционеры, — сказал я. — Эсеры или социал-демократы. Это сейчас революция должна искать для себя новые формы. Другие смыслы, другую пластику. Другой темп. Время якобинства прошло. Вы не считаете?

— Я просто не думаю об этом…

Он определенно неплохо говорил по-русски.

— Ваш русский, Николя… — попытался я выяснить этот вопрос. — Откуда он?

Он улыбнулся — совершенно обезоруживающе:

— Нравится…