Французский дневник

— Так решено: крупнейшим портом будет Генуя, а Марсель — культурной столицей Средиземноморья. Так что эти рабочие попали в очень серьезную передрягу. Непонятно, что им делать: переквалифицироваться в экскурсоводы? Уезжать в Геную, в Гданьск или в Одессу? Но там — свои рабочие и свои проблемы… То, что с ними происходит, — это драматично. Главное, что они не в силах ничего изменить.

Глобальный мир оказался жесткой штукой.

Рассуждая таким образом, мы дошли до книжного магазина “Les Oreades”, где вечером планировалось наше выступление. Хозяином его оказался молодой длинноволосый парень, очень радушный. Мы согласовали время и собрались уходить, как вдруг он воскликнул:

— Послушайте! Я чуть не забыл… Вам посылка от Пьера Ландри… Он сказал, что это очень важно… — и скрылся за портьерой.

Я сразу все понял. И когда он появился с двумя томами Малларме в руках, я нисколько не был удивлен. Но к книгам прибавилась еще и коробочка.

— Что это?

— Чай. Пьер сказал, что русские любят чай…

Пьер Ландри, человек мечты и силы, воистину не знал пределов источаемой им щедрости!

— Как он успел, Элен?

— Не знаю. Существует служба срочной доставки автомобилем, но это стоит больших денег…

Я был пристыжен и поражен. Пьер был велик. По-настоящему велик как человек. Тогда я совершенно не представлял, каким образом можно адекватно ответить ему…

— Мы едем?

Автомобиль Жана-Франсуа был таким же вызовом Взрослому Миру Серьезных Людей, как и его одежда: это был итальянский “фиат” столь допотопной конструкции, что в его обводах еще даже не читались очертания “жигулей”, для которых более поздние модели “Фиата” как раз и послужили штамповочной формой. Однако машина передвигалась, что было важнее всего. Я понял, что, несмотря на шутовскую внешность, Жан-Франсуа принадлежит, по крайней мере, к полевым командирам на плато Тысячи Коров. Его протест затрагивал самые основы одномерного обывательского мировосприятия…

В тот день мы добрались до моря, отлично искупались и пообедали в ресторанчике на берегу, после чего, освеженные, дали одно из ударных выступлений в книжном магазине “Les Oreades”, куда, против моего ожидания, собралось на удивление много народу.

Вторая ночь в нашем бункере была спокойна. Утром докеры не повторили попытки прорваться в центр города.

Марсель реально сворачивал на путь культурной столицы Средиземноморья.

Мы просто живем в эпоху постгуманизма, Элен

— Итак, — сказала Элен, когда мы прибыли в Тулузу, — сначала мы поменяем билеты, а потом позвоним Кристиану.

— А зачем нам менять билеты?

— В полночь начинается забастовка железнодорожников, и единственный поезд, который пойдет завтра в Париж, отправляется в шесть утра. Единственный верный поезд. Остальные отменяются. А нам завтра абсолютно необходимо быть в Париже. У нас последнее выступление в книжном магазине Чана. Очень важное выступление…

Заканчивалась вторая неделя нашего путешествия по Франции. И как бы быстро ни пролетело это время, я давно потерял счет домам и гостиницам, в которых мы ночевали, ресторанчикам, в которых мы обедали или ужинали, людям, с которыми нас знакомили, словам, которые были сказаны, и количеству книг, которые я подписал. Я не хотел зависать в Тулузе. Я хотел обратно в Париж, в квартиру Элен, где нас ждали два дня покоя перед отлетом в Москву. И в этом смысле забастовка железнодорожников представлялась мне весьма угрожающей. К тому же я не мог представить ее иначе, чем в знакомых образах, поэтому просто вообразил себе, что творилось бы на любом из московских вокзалов, случись там обвалиться расписанию: панику, толпу, бестолковщину, воровство, невозможность добиться объяснения, унизительную беспомощность… Нет-нет, этого я не хотел!

— По-моему, нам следует уехать отсюда, не дожидаясь забастовки, — не стыдясь своего малодушия, предложил я. — Зачем самому лезть в мышеловку?

— Мы обещали, — сказала Элен. — Значит, люди ждут.

Я всегда поражался неотразимости ее доводов, к тому же за ними стояло столь развитое и глубокое чувство долга, что перед ним собственные опасения и усталость — которые мы так легко отпускаем себе — из вполне простительных слабостей превращались в совершенно отвратительное малодушие.

Итак, повинуясь чувству долга, мы поменяли билеты с 9.00 на 6.00 и влезли-таки в мышеловку.