Французский дворянин

– Постойте, не одна дорога ведет в Рим, – заметил я спокойно, хотя в душе я далеко не был так уверен. – Слезайте с лошадей и подойдемте ближе.

Мы начали молча спускаться, и так как на время потеряли замок из виду, то могли идти с меньшими предосторожностями. Мы дошли без приключений до опушки леса, которая отделялась от развалин небольшой поляной, и вдруг наткнулись на старуху, которая так была занята вязаньем хвороста, что не заметила нас, пока Мэньян не положил ей руку на плечо. Она вскрикнула и, вырвавшись с проворством, поразительным для ее лет, побежала к старику, лежавшему под деревом на расстоянии ружейного выстрела от нас. Схватив топор, она стала перед ним в оборонительное положение, что показалось трогательным некоторым из нас, остальные же принялись издеваться и дразнить Мэньяна, что наконец-то он нашел себе пару. Я велел Мэньяну оставить старуху, а сам подошел к старику, который лежал на куче листьев и, казалось, был не в состоянии подняться. Умоляя меня не трогать его жены, он приказывал ей бросить топор; но она не соглашалась до тех пор, пока я не уверил ее, что мы не причиним никакого вреда ни ей, ни ему.

– Мы только желали бы знать, – сказал я медленно, чтобы он мог понять меня лучше, чем я понимал их говор, – правда ли, что в старом замке двенадцать всадников, или нет?

Старик велел замолчать своей жене, которая все болтала и косилась на нас, и отвечал утвердительно, прибавив дрожащим голосом, что разбойники прибили его, отняли у него завтрак и, когда он хотел сопротивляться, бросили его, сломав ему ногу.

– Так как же ты добрался сюда?

– Она принесла меня на спине, – отвечал он слабым голосом.

Конечно, и в моей свите были люди, способные на то же; но, слыша этот простой рассказ, они пришли в негодование, а самый грубый из всех принес даже кусок черного хлеба и дал его женщине, которую при других обстоятельствах сам не постеснялся бы ограбить. Мэньян, который знал все военные передряги, осмотрел старику ногу и наложил повязку, а я принялся расспрашивать женщину:

– Они еще там? Я видел их лошадей, привязанных у стен.

– Да, Господи, накажи их! – отвечала она, дрожа всем телом.

– Скажи же мне, моя милая, сколько дорог ведет в замок?

– Только одна.

– Через ближнюю башню?

Она кивнула утвердительно. Видя, что она понимает меня, я задал ей еще несколько вопросов. И мне удалось узнать, что вход в замок был только один, через переднюю башню, и его загораживала временная, расшатанная калитка; от этой башни, бывшей просто остовом здания, узкий проход без дверей вел во двор, по ту сторону которого возвышалась двухэтажная жилая башня.

– Не знаешь ли ты, думают они тут остаться?

– О, да! Они приказали мне принести им хворосту, чтобы развести огонь сегодня утром; тогда они вернули бы мне часть моего завтрака, – ответила старуха и, в припадке злобы, сжав кулаки, повернулась к замку, выкрикивая дрожащим голосом дикие проклятия.

Я обдумывал ее слова. Мне очень не нравился этот узкий проход, через который мы должны были пробраться, прежде чем предпринять что-либо.

Калитка тоже беспокоила меня: она могла быть крепка, а у нас не было осадного орудия. Уведя лошадей, мы могли бы лишить Брюля возможности отступить, но он мог бежать ночью. Во всяком случае наши усилия только ухудшили бы положение женщин, еще более озлобив Брюля. Нам надо было придумать другой образ действий. Между тем солнце стояло уже высоко. Мы были почти на краю леса и, продвигаясь между деревьев, могли видеть лошадей, мирно пасущихся на откосе холма; я даже проследил тропинку, которая шла, извиваясь, наверх, к калитке. Никого не было видно: вероятно, все спали, устав от перехода. Так ничего не выходило. Но когда я повернулся, чтобы посоветоваться с Мэньяном, мне бросилась в глаза вязанка хвороста: у меня блеснула мысль об одной старой, но вечно новой военной хитрости, которая нередко удавалась. Раздумывать было некогда. Мои слуги уже начали выдвигаться из любопытства; каждую минуту любая из наших лошадей, чуя коней неприятеля, могла заржать и поднять тревогу. Позвав Ажана и Мэньяна, я рассказал им свой план, к, к моему великому удовольствию, они одобрили его. И так как тут важная роль предназначалась первому из них, то его холодность, наступившая после взрыва прошлой ночи, растаяла. Другое крупное поручение предоставлялось старухе, но Мэньян, после небольшого спора убедил меня, что она не годилась для этого: лучше было заменить ее Фаншеттой. Позвав ее, мы убедились, что она вполне оправдала мнение, сложившееся у нас о ее смелости. В несколько минут сборы были окончены. Я надел лохмотья старого угольщика, Фаншетта – платье старухи, а Ажан, поколебавшись немного, облачился в куртку и панталоны проводника.