Французский дворянин

Когда все было готово, я сдал отряд на попечение Мэньяна, поручив ему в случае несчастья с нами употребить всё усилия, чтобы спасти мадемуазель и ни в каком случае не покидать ее. Будучи уверены, что он сдержит свое обещание, мы взвалили себе на плечи по вязанке хвороста и смело вышли из-под деревьев. Фаншетта и я шли впереди, шатаясь под тяжестью ноши; Ажан следовал на некотором расстоянии. Я приказал Мэньяну броситься к калитке, как только он увидит, что Ажан бежит. Полная тишина долины, чистый воздух, отсутствие всяких признаков жизни в замке как бы спящей красавицы, наконец, наши ожидания и возбуждение – все это производило какое-то особенное впечатление, какого я никогда не испытывал. Было около десяти, и под палящими лучами солнца, нам с нашей ношей подыматься было чрезвычайно трудно. Мы скользили по короткой, молодой еще траве, да и не хотели торопиться, не зная, какие глаза следят за нами. А пройдя с полдороги, мы не решались сбросить с себя хворост, чтобы не выдать наших фигур.

Шагов за сто от калитки по-прежнему запертой наглухо, мы остановились передохнуть; а я, стараясь удержать вязанку на голове, обернулся посмотреть, все ли в порядке. Ажан, упорно остававшийся на некотором расстоянии позади нас, выбрал это же самое время для отдыха и преспокойно уселся на свою вязанку, вытирая лицо рукавом куртки. В чаще леса, где оставались люди с Мэньяном, я не заметил ничего, что могло бы выдать нас. Успокоившись на этот счет, я обратился к Фаншетте, которая обливалась потом в изнеможении, и сказал ей несколько слов одобрения. Затем мы снова пустились в путь. Усталость от непривычки таскать такую тяжесть только помогала нам притворяться дряхлыми. Та же тишина встретила нас, когда мы подошли ближе: она даже немного смутила меня. Хоть бы заблеяла овца! Но нет: ни блеянья, ни звука человеческого! Наконец, шаг за шагом, мы добрались до ветхой калитки, еле державшейся на заржавленных петлях. Боясь говорить, чтобы голос не выдал меня, я постучал, а сам думал: что, если вся наша хитрость раскроется с самого начала и выстрел будет нам ответом? Но ничего подобного не случилось. Звук удара пронесся по всему зданию и замер: снова воцарилась тишина. Мы снова постучали. Но прошло добрых две минуты, пока наконец послышался ворчливый голос, точно спросонья, и раздались медленные, тяжелые шаги. Вероятно, пришедший наблюдал за нами сквозь отверстие: он приостановился на минуту. Я замер от страха и ожидания. Но незнакомец с ругательством отворил калитку и велел нам входить поскорей.

Я пошел вперед, спотыкаясь в темноте, Фаншетта следовала за мной. Впустивший нас человек вышел, позевывая, и остановился у входа, потягиваясь на солнце. Башня без кровли была пуста и только загромождена мусором и грудами камня. Но посмотрев во внутреннюю дверь, я увидал во дворе тлеющий костер и небольшую группу лиц; по-видимому, только что проснувшихся. Я постоял с минуту, делая вид, что не знаю, куда сбросить хворост; затем, оглянувшись и уверившись, что человек, который отворил нам, стоит к нам спиной, бросил хворост поперек внутренней двери. Фаншетта, как ей было указано, бросила свою связку поверх моей. В ту же минуту я подскочил к двери, кинулся на стоящего там человека и одним толчком в спину сбросил его вниз. Раздавшийся позади меня крик, за которым последовал знак к тревоге, показал, что мой поступок был замечен и что наступила решительная минута. В один миг я был опять у кучи хвороста и, выхватив пистолет, готовился встретить нападение одного из неприятелей, который вскочил и уже бросился с обнаженным мечом к хворосту, которого мы навалили в рост человека. Я выстрелил – и он упал, пораженный пулей прямо в сердце. Это остановило его товарищей: они отступили. К несчастью, я был принужден остановиться на минуту, чтобы достать меч, спрятанный в хворосте. Этим воспользовался ближайший из разбойников. Он бросился с ножом и наверно заколол бы меня, если б я не успел схватить его за руку; однако ему все-таки удалось повалить меня. Я подумал, что все кончено, и уже видел над собою злобные лица разбойников, но Фаншетта, схватив тяжелую дубину, бросилась на первого из нападавших и ударила его по голове с такой силой, что он упал на кучу хвороста. Ажан, со своей стороны, бросился к калитке и застрелил первого, попавшегося ему навстречу; идя далее к моей двери, он с невероятной яростью и храбростью в мгновение ока проложил себе мечом путь. Видя все происходившее, мой противник с силой отчаяния вырвался от меня и, бросившись к наружной калитке, хотел бежать, но был сбит с ног моими людьми, которые примчались во весь опор и спешились среди хаоса и криков.