Французский палач

— Штранное дело. Мы должны были плыть ш оштальным флотом в Ливорно. Но капитан Болыпенош получил ижвештие о том, что планы меняютшя. Похоже, теперь мы плывем в Валетту. Что меня радует, потому что там живет одна иж моих пяти жен. Я не видел ее уже три года.

Мальта! Жан тяжело опустился на скамью. Услышав название порта назначения, он вдруг полностью осознал ужас своего положения. Он прикован к скамье на галере… или галиоте… Как ни назови, он находится в вонючей плавучей тюрьме. Кошмар наяву, судьба каждого, кто нарушил законы во Франции, не понравился какому-то влиятельному человеку или кому просто не повезло. Жану доводилось слышать о людях, единственное преступление которых заключалось в том, что они слишком много выпили на постоялом дворе, когда мимо проходил вербовщик. О таких несчастных иногда рассказывают. И никто не припоминал, чтобы они когда-либо возвращались обратно.

Приговор на галеры означал медленную смерть.

Всех мальчишек Франции пугали на ночь рассказами о тех ужасах подневольной гребли, которые ждут непослушных. Сколько можно прожить, по щиколотку погрузившись в этот чумной резервуар? Если не заболеешь от изнеможения, то об этом позаботятся порки, обжигающее солнце или леденящий дождь, отсутствие нормальной еды и питья. А вдобавок еще немалая угроза со стороны корсаров — пиратских флотилий, которые со своих баз в Северной Африке нападали в Средиземном море на все корабли. Если корабль во время боя пустят ко дну, цепи быстро утащат гребцов в бездонные глубины. А если галиот захватят, рабы просто сменят цепи христиан на мусульманские. Условия жизни и опасности останутся теми же.

За минувшие шесть дней Жан сменил виселицу на галеру. Отчаяние охватило его. Желчь снова подступила ему к горлу, и он начал ею давиться.

А потом его спутник сказал:

— Тебе надо бы водички.

Он встал, снял цепь со щиколотки и прошел дюжину шагов к бочонку с водой, установленному у мачты. Когда он вернулся, Жан выпил воды, справившись с позывами на рвоту. Потянув свою цепь, он обнаружил, что она не поддается.

— А как ты смог освободиться? — прохрипел он.

— Наш, добровольчев, не жапирают. Ну… только в некоторых портах, где велик шоблажн оштатьшя. Как будет в Валетте, ешли бы я шмог вштретитьшя шо швоей милой Панчей. Вшего на четверть чаша, учти. Может, я и штарый, но вше у меня работает.

Старик захохотал.

— Добровольцев? Ты пошел на это добровольно?

— Конечно. Дешятая чашть ждесь по доброй воле.

— Почему? — едва смог выдавить Жан.

— Штоит тебе пошидеть жа вешлом, и на что еще ты годен? Я был рабом, прештупником и швободным, я греб у мушульман и хриштиан, но даже когда я был рабом, мне не приходилошь ешть траву, как было у наш в деревне, или лежать зимой в канаве, мечтая помереть — не только от холода, но и потому, что поговорить было не ш кем. Любая жижнь хороша, ешли понял, что лучшей нет. Вот что бы я на твоем меште шделал, шынок: шмирился ш вешлом и продолжал жить.

* * *

Пока они плыли к Мальте, у Жана было достаточно времени, чтобы обдумывать этот добрый совет и усваивать корабельные правила. Он понимал, что от этого будут зависеть их с Хаконом жизни и надежда на вызволение из ада. Его беззубого соседа звали Да Коста. Он родился в Португалии, но уже двадцать лет как его родиной стали галеры, и он был рад поделиться своими опытом и знаниями. Чем дольше Жан слушал его беззубое шамканье, тем легче ему было понимать его речь. А слушать приходилось много: едва старик успел научить нового соседа матросской премудрости, как начал рассказывать о своих похождениях на море. И Джануку, молодому смуглому гребцу с внутреннего конца их скамьи, тоже нашлось о чем рассказать. Как и положено в таком возрасте, его истории в основном касались женщин. Он утверждал, что имел одновременно трех жен и жил с ними на берегу Средиземного моря в вилле, выложенной голубыми керамическими плитками. Однако когда его спрашивали о том, как же он поменял такую роскошь на тяготы весла, он только пожимал плечами и заводил очередной рассказ о благоухающих жасмином нимфах.