Французский сезон Катеньки Арсаньевой

Вот такие неожиданные лирические отступления позволяет себе моя удивительная родственница, и одно время они казались мне не слишком уместными для детектива, и отдельные главы, особенно в первых романах, я существенно подсократил, тем самым, как мне казалось, представляя тетушкины творения в более выгодном свете… А потом отказался это делать. Во-первых, потому что считаю себя недостаточно компетентным в этой области, а во-вторых, — потому что неожиданно испугался, что таким образом беру на себя роль цензора. А наша литература и так уже достаточно пострадала от чересчур ретивых ревнителей этого рода.

Кроме того, кому-то именно эти ее «философские откровения», спорные, а порой и наивные, могут показаться довольно любопытными, во всяком случае — не лишенными интереса. А кому-то и вовсе самым интересным в ее наследии. Так чего же я буду навязывать людям свой вкус и свое мнение? Мне, например, не нравится большая часть выходящих сегодня романов. Что же теперь делать? А кому-то они очень даже по вкусу.

И вообще. Пусть каждый читает что ему нравится. Как не пугающе выглядела подобная перспектива в глазах наших правителей еще совсем недавно. Тем более, что сама Екатерина Алексеевна писательницей себя не считала. О чем вы и прочтете буквально через несколько строк. А я даю себе слово, что вновь обнаружу себя для читателя лишь в случае крайней необходимости.

Я написала, что не считаю себя писательницей и совершенно заслуженно, потому что писатель должен именно придумывать собственную реальность, иные миры, в которые с помощью фантазии переносит своих читателей, а не просто более или менее внятно пересказывать произошедшие с ним или с его знакомыми события. И именно такие произведения, иной раз никак не связанные с действительностью и становятся истинными шедеврами, будь то история Дон Кихота Ламанчского или Божественная комедия. А те авторы, что пытаются подражать нашей унылой действительностью, с моей точки зрения обречены на скорое забвение. Или в лучшем случае уже через несколько десятилетий взволнуют разве что досужего любителя древностей или профессионального историка.

Впрочем, иной раз реальная жизнь дарует нам такие ситуации, что не придумает и самый изобретательный автор. Именно это обстоятельство и заставило меня взяться за перо. Ну посудите сами, могла ли я ожидать… Впрочем, обо всем по порядку.

Итак, уже вечером меня ждала новая неожиданность.

Я только что отужинала, и собиралась кое-что записать в свой дневник, когда Алена сообщила мне о новом посетителе.

— Там снова вас спрашивают… — не очень уверенно произнесла она.

— Кто?

— Какой-то господин…

— Он представился?

— Нет… то есть представился, но как-то странно…

— Алена, я тебя не понимаю. Что это значит?

— Он сказал, что это не имеет значения.

— Вот как, в таком случае…

Я собиралась произнести что-то резкое, но сдержалась.

— Ну, хорошо, проси…

Алена вышла и через минуту вновь появилась еще более растерянная с конвертом в руках.

— Они ушли… — сказала она смущенно, — а это лежало на полу.

— Странно…

Она подала мне конверт. На нем не было написано ничего, и он не был запечатан. Внутри я обнаружила небольшой листок, исписанный мелким торопливым почерком.

— Милостивая государыня… — прочитала я машинально, но увидев, что Алена все еще здесь, спросила:

— Что-нибудь еще?

— Та шаль, что вы оставили давеча в прихожей…

— Что с ней?

— Она пропала…

— Как пропала? Украли?

— Не знаю, — скривилась Алена, в любой момент готовая расплакаться.

Я с подозрением посмотрела на конверт в своих руках.

— Ты хочешь сказать, что этот господин…

— Почем я знаю? — уже со слезой в голосе промямлила Алена. — Я смотрю его нет — так решила посмотреть, не пропало ли чего из прихожей. А шали нет…

— А до этого была?

— Я же говорю — не знаю. Лежит и лежит, я о ней и думать забыла.

Я попросила Алену описать ей таинственного посетителя. Судя по ее словам, это был вполне обеспеченный человек, совершенно не напоминающий мелкого воришку.

— Иди, — отпустила я зареванную Алену, — да проверь, хорошо ли заперты двери.

А сама вновь вернулась к странному посланию.

«Милостивая государыня, — говорилось в нем. — Сегодня ночью вас видели в странном месте. Не знаю, что привело вас туда, но если вам угодно будет и дальше интересоваться несчастными случаями, то вы рискуете накликать беду и на собственную голову.

Искренне желая вам добра, хочу уберечь вас от всяческих бед, для чего и пишу вам эти строки.

Не подумайте, что пугаю вас, скорее наоборот…»

В конце листа стояла какая-то закорючка, долженствующая означать подпись, но такая неразборчивая, что письмо вполне заслуживало название анонимного.

Кровь бросилась мне в голову.

— Какая наглость, — еле сдерживаясь, чтобы не броситься неизвестному вдогонку, произнесла я и отшвырнула письмо в сторону. — Настоящая угроза… Но это значит…

Это могло означать лишь одно — что смерть Константина была следствием преступления. И кто бы ни был его непосредственным исполнителем, он не желал, чтобы я этим делом интересовалась. То есть опасался моего в нем участия.