Французский сезон Катеньки Арсаньевой

— Мать-настоятельница знает, спросите у нее, — доброжелательно посоветовала мне совсем еще молоденькая послушница, с любопытством прислушавшаяся к нашему разговору, и пожиравшая глазами Дюма.

— Спасибо, милая, — поблагодарила я ее.

— А это тот самый Дюма? — набравшись смелости, неожиданно спросила она меня.

— Тот самый, — ответила я, — а ты читала его книги?

— Нет, — смутилась она, но я ей не поверила. Должно быть, она первый год жила в этой обители, а в миру была обычной гимназисткой, смешливой и кокетливой.

«Что привело ее сюда, такую молоденькую?» — подумала я, — За каждой из них своя история, иной раз весьма непростая. — Но спросить не решилась. И так на наш разговор уже обратили внимание. И насколько я поняла, отнеслись к нему неодобрительно.

Одна из монашек подошла к моей начитанной собеседнице и что-то шепнула ей на ухо. Та смутилась и, не попрощавшись со мной, покинула трапезную.

Через некоторое время нам сообщили, что нас готова принять настоятельница, и я шепнула Дюма, что это наш единственный шанс отыскать Лобанову. Он кивнул мне в ответ, и перекрестившись, встал из-за стола.

Настоятельница встретила нас на выходе из трапезной и пригласила к себе. Пройдя через несколько длинных коридоров, мы добрались до места. Нас усадили на лавку, поставив перед нами вазочки с монастырским лакомством — орешками и изюмом и принесли большой серебряный самовар.

Настоятельница поблагодарила Дюма за щедрое подношение и завела неторопливый разговор.

Оглянувшись по сторонам, я поняла, что по дороге мы потеряли Шурочку. Я и не заметила, когда это произошло, и поинтересовалась ее судьбой у Петра Анатольевича, на что он нахмурился и приложил палец к губам, после чего с самым невинным видом задал какой-то вопрос настоятельнице. А через несколько минут Шурочка и сама появилась в дверях и, поклонившись, настоятельнице, присела рядом со мной.

Мне не терпелось узнать, где она была, и Шурочка, зная меня как облупленную, опередила мой вопрос кивком головы, и я поняла, что ей удалось что-то разузнать.

Дюма меж тем вел весьма оживленную беседу с настоятельницей, сумев расположить ее к себе, и она самым обстоятельным образом отвечала на все его вопросы.

— Простите, пожалуйста, мне что-то нехорошо, — не удовлетворившись таким положением, пожаловалась я настоятельнице тихим голосом, — если позволите, я выйду на свежий воздух. Шурочка, проводи меня, пожалуйста.

Мы вышли с ней на монастырский двор, где я тут же засыпала ее вопросами.

— За столом Петр Анатольевич объяснил мне цель нашего приезда и попросил разыскать эту женщину…

— И тебе это удалось? — перебила я подругу.

— Да, но ее сейчас нет в монастыре.

— А где же она?

— Не знаю. Насколько я поняла, поехала в Саратов по каким-то монастырским делам. И знаешь… — Шурочка оглянулась по сторонам и, убедившись, что нас никто не слышит, продолжила, — мне показалось, что говорить о ней сестры боятся.

— Боятся? — переспросила я.

— Не знаю, мне так показалось. Они все время оглядывались, когда говорили со мной. Хотя до того, как я назвала ее имя, были совершенно спокойны.

— Ты говоришь «боятся», ты что — говорила с несколькими монахинями?

— Да, с двумя, мне хотелось сравнить их показания.

Я невольно улыбнулась и подумала: «Ай да Шурочка, ай да молодец, между делом чуть ли не очную ставку провела.»

— Ну и что, их «показания» совпадают?

— Не совсем. И это тоже показалось мне странным.

— И в чем же разница?

— Первая сказала, что она уехала вчера, а вторая — что неделю назад.

— Неделю?

— Да, и неизвестно когда вернется.

— И здесь странности… — сорвалось у меня с языка.

— Что? — не поняла Шурочка, но в этот момент наши мужчины вышли во двор, и мы поспешили к ним навстречу.

— Ну, как? — спросила я Дюма.

— Не здесь, — ответил он шепотом и глазами показал мне на выходящую за ним настоятельницу.

У той на лице уже не было и подобия прежней благожелательности, а минуту спустя я поняла, что нас вежливо выставляют.

В чем дело? — спросила я Петра Анатольевича, лишь только мы покинули стены монастыря. — Вы поругались?

— Черт ее знает, — ответил он неуверенно, — честно говоря, я не понял. — Стоило господину Дюма поинтересоваться, как поживает его бывшая знакомая, как она стала с нами прощаться и… Катенька, вы же видели, каким стало ее лицо…

— Да. Но почему?

— Не знаю. Снова загадка.

— И не единственная, — кивнула я в ответ и попросила Шурочку повторить для них с Дюма ее рассказ.

Все это было более чем странно, и некоторое время мы ехали в полной тишине. Только Дюма что-то периодически бормотал себе под нос, но настолько невнятно, что разобрать что-либо было невозможно.

— А как она попала в этот монастырь? — примерно через полчаса спросил он у нас. — Вы случайно не знаете?

Я в ответ пожала плечами, а Петр Анатольевич растерянно произнес:

— Ну, как туда попадают… А что, собственно говоря, вы имеете в виду?

— Не знаю, но у меня такое чувство, что она пришла туда не по доброй воле.

Это была неожиданная мысль, и я не сразу поняла, как к ней отнестись.

— Не по доброй? — лишь переспросила я.