Французский сезон Катеньки Арсаньевой

Но все это было бы смешно, если бы не было так опасно. О чем я хотела напомнить ему, но в эту минуту он хлопнул себя по лбу и чуть не поплатился за этот жест сознанием. После чего несколько мгновений лежал с искаженным страданием лицом, а когда черты немного разгладились, произнес:

— Чуть было не забыл. Когда этот мужик упал и стало понятно, что я не собираюсь составить ему компанию по пути на тот свет, я услышал звук отъезжающей коляски. Как ни занят я был в это время, но все же удосужился кинуть на нее взгляд. И, кажется, лицо этой женщины показалось мне знакомым. Хотя было темно, и полной уверенности у меня нет, но где-то я ее уже видел. И если бы у меня немного меньше болела голова, то наверняка бы уже вспомнил, где именно…

На этих словах его голова упала на подушку, и на несколько минут он забылся.

Я не торопилась приводить его в чувство, опасаясь, что своими монологами он доведет себя до полного истощения. Но и без моей помощи он скоро пришел в себя и попросил воды.

— При одном условии, вы больше не произнесете ни слова.

— Только одно… слово благодарности, — снова попытался он пошутить, но все-таки последовал голосу благоразумия в моем лице и с полчаса лежал безмолвно, время от времени улыбаясь.

— Ну, и что означают эти ваши улыбки? — в конце концов не выдержала я.

Знаками он напомнил мне, что я запретила ему говорить.

— И все же?

— Вы сегодня чудесно выглядите.

— Лжец. Прежде чем утверждать подобное, следовало бы завесить зеркало над вашей кроватью.

— Не надо опережать события, я еще не готов к подобным процедурам.

— О, Боже! Это невыносимо, — застонала я. — Я вас покидаю, но обещаю вернуться с большой дозой снотворного. Без него успокоить вас не в моих силах.

— Передавайте привет господину Дюма, — совсем тихо произнес он мне в след. Даже в этом состоянии он буквально читал мои мысли.

Я действительно намеревалась посетить Дюма, поскольку Петр Анатольевич на время выбыл из игры по состоянию здоровья. И кроме Дюма посоветоваться мне теперь было не с кем. Кроме того, сообщить ему последние новости я считала своим долгом.

— Какого черта? Я же просил меня не беспокоить! — услышала я его голос, прежде чем увидела его хозяина. И по испуганному лицу хозяйки дома поняла, что входить к нему в комнату теперь небезопасно. Но все же рискнула это сделать.

Увидев меня, Дюма моментально сменил гнев на милость:

— Простите великодушно. Мои слова ни в коей мере к вам не относятся, но с утра ко мне наладились ходить посетители, какие-то поэтессы, князья, будь они прокляты…

— На жизнь Петра Анатольевича вчера вечером покушались.

— Черт, — вскочил он на ноги при моем известии. — Как он себя чувствует?

— Неважно, но жизнь его вне опасности.

— Это уже немало. А вас… у вас ничего не произошло?

— К счастью — нет. Но важнее другое. Петр узнал женщину, по приказу которой этот бандит пытался убить его. Во всяком случае — мы с ним так думаем.

— И кто же эта миледи?

— Пока он не может вспомнить. Но не теряет надежды…

— Это наш единственный шанс, — устало покачал головой Дюма. И я поняла, что сегодня ночью он не сомкнул глаз. И с недоумением обнаружила, что весь пол его комнаты усыпан скомканными листами бумаги.

— Вы работали? — спросила я.

— Нет. Вернее, работаю, но не в том значении, в котором привык употреблять это слово. Я пытаюсь разобраться в вашей истории. И придумал для этого довольно оригинальный способ. Мне легче разобраться в событиях, если я использую их в качестве материала для художественного произведения. Многолетняя привычка, знаете ли…

— Я не совсем вас понимаю.

— Это не так сложно. Я использую вашего покойного Лобанова и известные мне обстоятельства его гибели в качестве прототипа романа и сюжетной канвы. И пытаюсь написать ее предысторию. Надеясь таким не совсем традиционным способом прийти к истинному ходу событий.

— Ничего подобного мне еще не доводилось слышать в жизни, — поразилась я. — Чисто литературные методы на службе у правосудия, чем не сюжет для романа?

— Вы думаете? Мне самому приходило это в голову ночью…

— И каков результат?

— Пока — нулевой, — сокрушенно покачал он головой. — Мне не хватает знания российского быта. Уверен, что во Франции у меня уже лежала бы теперь на столе пьеса, с документальной точностью описывающая не только само преступление, но и лиц его совершивших, включая и мотивы их поступка и самые сокровенные их побуждения. Но я ничего не понимаю в вашей жизни, и чувствую себя как никогда беспомощным… Поэтому просто необходимо, чтобы мсье Петр вспомнил, где он видел эту женщину. Поехали!

Он надел шляпу, взял в руки трость и уже собирался выйти на улицу, но неожиданно остановился.

— В чем дело? — спросила я.

— Подождите меня пару секунд, — с этими словами он выскочил в соседнюю комнату.

Когда моя карета заскрипела под тяжестью его тела, то в руках у Дюма была набитая продуктами и бутылками корзинка.

— Что это? — удивилась я.

— Лекарства.

— Вы уверены, — с сомнением спросила я, — что ему это не повредит?