Французский сезон Катеньки Арсаньевой

– Милостивый государь, вы не соизволили прислушаться к нашему совету, и мы вынуждены напомнить еще раз: если вы и дальше будете совать нос, куда не следует, то жестоко за это поплатитесь. Это последнее предупреждение.

И та же неразборчивая закорючка в конце послания.

– А вы, – улыбнулась я, – насколько я понимаю, не только не прекратили своих действий, но и…

– Разумеется, – пожал плечами Петр. – Хотя и снова почти безрезультатно.

– Что значит «почти»? – уточнил Дюма.

– Я обратился по почтовому ведомству, и мой знакомый сообщил мне имена нескольких адресантов Лобанова. В последний год он вел довольно оживленную переписку, и в этом списке меня кое-что удивило.

– Что именно?

– Круг его знакомств. Да вот – посмотрите сами…

В основном это были письма из монастырей. География их была довольно обширной, но преобладали в списке удаленные от центра России обители.

– Молодой человек был настолько религиозен? – изумленно поднял брови Дюма.

– Раньше за ним этого не водилось, – задумчиво ответила я. – Но в его сгоревшем кабинете все стены были увешаны иконами…

– Довольно необычное для нашего времени явление. Во всяком случае – для Франции…

– Да и для России тоже, – подтвердил Петр Анатольевич. – Но как это может быть связано с его смертью?

– А вы не думаете, что он был связан с массонами? – неожиданно спросил Дюма. – Насколько мне известно, у вас их в последнее время не жалуют… После известных событий…

– Уверен, что он не имел к ним никакого отношения, – удивил меня категоричностью высказывания Петр.

– Откуда такая уверенность? – спросила его я.

– И в этих кругах у меня есть знакомства… – уклонился он от прямого ответа. – Я бы наверняка знал об этом, – твердо добавил он.

Не знаю, так ли это было на самом деле, но в эту минуту мне показалось, что и сам Петр… Впрочем, это всего лишь моя догадка, которой не суждено было подтвердиться никогда. Хотя наша с ним дружба продолжалось еще долгие годы. И секретов от меня у Петра Анатольевича вроде бы не было.

– Как бы то ни было, но вам снова угрожали, – задумчиво произнес Дюма. – Либо они чрезвычайно наивны, либо чересчур самоуверены.

– Да, – согласилась я, – ведь тем самым они подтверждают свою причастность к преступлению. Мы об этом уже думали.

В последующие несколько минут наша троица представляла собой довольно любопытное зрелище. Каждый из нас, погруженный в собственные мысли, не произносил ни звука, поэтому если бы кто-нибудь в эту минуту нас подслушивал, он потерял бы терпение, теряясь в догадках, чем мы там занимаемся.

Мужчины вновь наполнили свои рюмки, я пила очередную чашку кофе, наверное, уже четвертую, несмотря на более чем ранний час.

А потом мы заговорили одновременно. Будто сговорившись. И одновременно замолчали, уступая право произнести первое слово одному из собеседников. Это было до такой степени смешно, что мы дружно рассмеялись. Не думаю, что ошибусь, если скажу, что у каждого из нас в эту минуту возникло чувство, что мы знакомы друг с другом тысячу лет, и нас уже не разделял ни возраст, ни национальность, ни половая принадлежность.

Отсмеявшись, мы приступили к очень серьезному разговору, в котором постарались подытожить все известные нам сведения, но прежде господин Дюма, вспомнив о моем альбоме, попросил принести его для наглядности.

Беседа получилась довольно продолжительной, но я не стану вас утомлять сколько-нибудь подробным ее пересказом. Лучше приведу здесь выдержки из дневника, вернее из той записи, что я сделала в нем сразу же после того, как оба утренних гостя покинули мой дом. Так как запись эта представляет собой своеобразный отчет о тех выводах, к которым мы пришли во время беседы.

«Господин Дюма, – так начинается эта запись, – удивительным образом подошел к нашей компании, если можно назвать компанией двух приятелей, которыми с недавних пор являемся мы с Петром Анатольевичем. Он словно влил в наш союз свежую кровь и истинно-французский темперамент. Я бы упомянула и авантюризм, но боюсь, что этого качества нам с Петром в избытке хватало и до его появления.

А чего нам действительно не хватало – так это свежего взгляда со стороны, не только на данное преступление, но и на всю нашу саратовскую жизнь. Некоторые вопросы господина Дюма застали нас с Петром Анатольевичем врасплох, заставив задуматься, причем – самым серьезным образом, над казалось бы очевидными вещами. Так неожиданный детский вопрос может поставить в тупик самого умного и образованного человека, потому что взрослый человек, именно в силу своего возраста, таких вопросов себе просто-напросто не задает.

Благодаря этому мы увидели всю эту историю как бы со стороны, и заметили в ней то, чего раньше просто не замечали. За одно это мы уже должны быть благодарны господину Дюма, и если дальше так пойдет, то наше расследование сильно продвинется благодаря одному лишь его присутствию.»

Здесь я пропущу несколько столь же бодрых страничек и сразу же перейду к самой сути. Она не столь оптимистична, поскольку ко времени ее фиксации моей восторженности явно поубавилось: