Французское завещание

В последующие дни Шарлотта пыталась узнать, каким образом они могут уехать из Сибири (из суеверия она не решалась сказать: «вернуться во Францию»). Она пошла в бывший губернаторский дом. Стоявшие у входа солдаты ей улыбнулись – добрый знак? Секретарша нового начальника Боярска предложила подождать в маленькой комнате – в той самой, подумала Шарлотта, куда ей когда-то выносили остатки обеда…

Начальник принял ее, сидя за массивным письменным столом. Шарлотта уже входила в кабинет, а он все еще продолжал что-то размашисто подчеркивать красным карандашом на страницах какой-то брошюры. На его столе высилась целая стопка таких брошюрок.

– Здравствуйте, гражданка, – сказал он, протягивая Шарлотте руку. Начался разговор. И Шарлотта с недоверчивым изумлением обнаружила, что все высказывания чиновника походили на странное искаженное эхо задаваемых ею вопросов. Она говорила о Французском комитете помощи, а эхо отзывалось ей краткой речью о том, какие цели преследуют западные империалисты под видом буржуазной благотворительности. Она упомянула, что они с матерью хотели бы добраться до Москвы, а потом… Эхо перебило: силы иностранных интервентов и классовые враги внутри страны пытаются подорвать восстановление молодой Республики Советов…

После пятнадцати минут такого собеседования Шарлотте захотелось крикнуть: «Я хочу уехать! Вот и все!» Но абсурдная логика разговора уже не выпускала ее из своих тисков.

– Поезд в Москву…

– Саботаж буржуазных спецов на железной дороге…

– Моя мать нездорова…

– Страшное экономическое и культурное наследство, оставленное царизмом… Наконец, обессилев, Шарлотта слабо выдохнула:

Послушайте, верните мне мои документы…

Голос начальника словно бы споткнулся о препятствие. Лицо его исказилось. Не сказав ни слова, он вышел из кабинета. Воспользовавшись его отсутствием, Шарлотта бросила взгляд на стопку брошюрок. Название совершенно ее озадачило: «Покончить с половой распущенностью в партийных ячейках (рекомендации)». Эти-то рекомендации начальник и подчеркивал красным карандашом.

– Мы не нашли ваших документов, – сказал он, вернувшись.

Шарлотта стала настаивать. И тут произошло то, что было столь же неправдоподобным, сколь логичным. Начальник разразился потоком такой брани, что, несмотря на два месяца, проведенные в набитых поездах, Шарлотта обомлела. Он продолжал ее ругать, даже когда она уже взялась за ручку двери. И вдруг, приблизив свое лицо к ее лицу, прошипел:

– Я могу арестовать и расстрелять тебя здесь, во дворе, где сортиры! Поняла, шпионка поганая!

Возвращаясь домой через заснеженные поля, Шарлотта думала, что в этой стране нарождается новый язык. Язык, которого она не знает, вот почему диалог в бывшем кабинете губернатора показался ей неправдоподобным. Впрочем, нет, все имело свой смысл: и это революционное красноречие, вдруг срывающееся в грязную ругань, и эта «гражданка шпионка», и брошюрка, регламентирующая половую жизнь членов партии. Да, утверждался новый порядок. В этом мире, хоть и таком ей знакомом, все называлось теперь по-другому, на каждый предмет, на каждое человеческое существо наклеивали свой ярлык.

«Но этот медлительный снег, – подумала она, – эти сонные хлопья отступивших холодов в сиреневом вечернем небе…» Она вспомнила, как в детстве радовалась этому снегу, выйдя на улицу после занятий с губернаторской дочкой. «Как сегодня…» – мысленно сказала она, глубоко втянув в себя воздух.

Через несколько дней жизнь покатилась по наезженной колее. Прозрачной ночью на землю сошел полярный холод. Мир преобразился в ледяной кристалл, в который вмерзли ощетиненные инеем деревья, белые неподвижные столбы над дымоходами, серебристая линия тайги на горизонте, солнце в переливчатом ореоле. Человеческий голос больше не разносился вокруг – его звук застывал на губах.

Они теперь думали только о том, как выжить, день за днем, сохраняя вокруг своих тел крохотную зону тепла.

Спасла их, прежде всего, изба. В ней все было предусмотрено для того, чтобы выстоять против бесконечных зим, бездонных ночей. Само дерево толстых бревен хранило в себе тяжкий опыт многих поколений сибиряков. Альбертина сумела уловить потаенное дыхание этого старого жилья, научилась сливаться с жаркой медлительностью печки, занимавшей половину горницы, с ее таким одушевленным молчанием. И Шарлотта, наблюдая повседневные движения матери, улыбаясь говорила сама себе: «Да она же настоящая сибирячка!» В сенях Шарлотта с первого дня обратила внимание на пучки сухих трав. Они напоминали веники, которыми русские нахлестывают себя в бане. Только когда был съеден последний кусок хлеба, Шарлотта узнала истинное назначение этих трав. Альбертина замочила один из пучков в горячей воде, и вечером они поужинали тем, что впоследствии шутя называли «сибирской похлебкой», – смесью стеблей, зерен и корней. «Я скоро буду знать все таежные растения как свои пять пальцев, – говорила Альбертина, разливая в тарелки этот суп. – Не понимаю, почему местные жители так мало их используют…»