Французы на Северном полюсе

Состояние команды, неподвижность льдины, бесконечные препятствия на оставшемся отрезке пути заставили д’Амбрие изменить первоначальное решение ни под каким видом не расставаться с матросами.

Он возьмет с собой четырех человек и полдюжины собак, погрузит на сани плоскодонку, захватит провизии на двадцать пять дней, два спальных мешка, немного медикаментов, секстант, нивелир[106], хронометр, подзорную трубу, оружие, боеприпасы, лопаты и кирки — словом, лишь то, без чего нельзя обойтись.

Тогда людям не придется впрягаться в сани, только помогать собакам по мере необходимости.

Чтобы никого не обидеть, решено было тянуть жребий, кому идти с капитаном.

Самыми выносливыми, как ни странно, оказались южане: провансалец Дюма с басками Жаном Иттуриа и Мишелем Элембери, а также Артур Форен.

Дело это было добровольное, и любой из них мог под каким-нибудь благовидным предлогом отказаться.

Этого не случилось. Напротив, все четверо выразили бурную радость, воскликнув:

— Да здравствует капитан! — будто на долю им выпала великая слава, а не новые страдания.

Свои обязанности повара Дюма передал на время Курапье, и тот сразу занялся приготовлением еды. Но прощальный обед оказался на редкость невкусным.

Итак, на следующий день, 27 апреля, маленький отряд должен был выступить в поход.

ГЛАВА 8

Последние распоряжения. — Разлука. — Тяжелое путешествие. — Бесполезное великолепие. — Кривая линия. — Силовые упражнения. — Под снегом. — Вдали появился какой-то предмет. — Полярный знак под 89° северной широты. — Тревожные мысли. — Немецкий документ. — Следы английской экспедиции капитана Нэрса. — Запись лейтенанта Маркема. — Ледоход в Палеокристаллическом море. — Внезапное потепление.

Прежде чем покинуть лагерь, путешественники установили его точное географическое положение.

Свои полномочия капитан передал Бершу.

Кроме того, он вручил ему пакет, приказав вскрыть его, если через месяц отряд не вернется.

После горячих рукопожатий и взаимных пожеланий благополучия и удачи, Артуру Форену еще пришлось утешать беднягу Гиньяра. Из-за болезни тот не смог идти с капитаном к полюсу и очень боялся, что не получит обещанной премии. Но д’Амбрие его успокоил, сказав, что премию получат все, потому что до полюса рукой подать.

Эти слова пришлись по душе не только Гиньяру, но и всем морякам.

Угиук пообещал капитану наловить целую гору тюленей.

Под возгласы: «Да здравствует Франция», «Да здравствует капитан» — сани, запряженные собаками, скрылись в ущелье Ледяного Ада.

День выдался красивый, ярко светило солнце, но мороз не ослабевал и пар, выходивший изо рта, оседал инеем на бородах и одежде.

Дорога была ужасная. Нагромождения льдин образовывали холмы и горы с извилистыми ущельями и глубокими провалами. При одном взгляде на них кружилась голова. Сани, словно щепку, бросало из стороны в сторону.

Уже в самом начале пути пришлось лопатами разгребать снег, чтобы двигаться дальше, а на крутых склонах впрягаться вместе с собаками в сани.

Вырубая топором ступени во льду, путешественники достигли наконец гребня гор.

Но спуститься с него оказалось еще труднее: сани наваливались на собак, грозя их раздавить, и несчастные животные жалобно выли. Тогда сани распрягли, разгрузили и пустили вниз. Поклажу пришлось нести на себе.

Сани кувырком полетели вниз и остановились перед подъемом на новый склон.

— Настоящие русские горы![107] — весело заметил Летящее Перо. Этот новый склон был еще круче. Таким образом, только за утро путникам пришлось раз пять разгружать сани, а однажды даже нести плоскодонку. На нее вся надежда в случае, если встретится свободная вода.

Моряки то и дело падали, но снег оберегал их от ушибов.

За неимением палатки на отдых остановились в одной из расселин.

Прикрывшись парусиной, покрывавшей сани, Дюма разжег спиртовку, поставил на нее сосуд со снегом и теперь ждал, когда закипит вода.

Холм, у которого устроились путешественники, был высотой в сорок — пятьдесят метров. Несмотря на холод, усталость и пустоту в желудке, все залюбовались открывшейся картиной: ослепительно белый снег и сверкающий лед переливались на солнце всеми цветами радуги, будто усыпанные бриллиантами.

Только люди на фоне этого великолепия казались мрачным пятном.

Темная бесформенная одежда из грязных звериных шкур, зеленые круги очков на, обмороженных носах, потемневшие от копоти лица, потрескавшиеся синие губы — все было безобразно! Даже движения, скованные тяжелой одеждой.

Д’Амбрие и его спутников можно было принять за эскимосов.

Однако одичание не коснулось души французов. Они не потеряли способности восхищаться прекрасным, напротив, оно помогало им переносить выпавшие на их долю тяготы жизни.