Не так давно я давал Вашему Сиятельству отчет о последней моей поездке в Москву. Предпринял я ее нарочно для того, чтобы, не оскорбляя ничьих чувств, избежать присутствия на открытии Триумфальных ворот, воздвигнутых в память о наших бедствиях и о поре, для Франции столь мучительной. Когда бы мог я предвидеть, что открытие Александровской колонны также напоминать будет об этих горестных событиях, продлил бы пребывание свое в Москве и воротился лишь по окончании сих манифестаций малопристойных. Тогда приличия были бы соблюдены и избегнул бы я неприятной необходимости принимать решение, кое люди пристрастные и предубежденные не замедлят представить Императору в самом черном свете.
К несчастью, г-н граф, судя по предшествующим своим беседам на эту тему с графом Нессельроде, имел я основания полагать, что блистательная церемония будет устроена исключительно того ради, чтобы увековечить память Императора Николая о брате, и не будет содержать ничего для нас оскорбительного. Слышал я, что колонна есть не что иное, как религиозный памятник царствованию, славному для России; никаких враждебных для нас надписей, никаких оскорбительных для нас трофеев не ожидал я увидеть на сем монументе, а в ангеле с крестом, колонну венчающем, – символе, который самим Императором был предложен и, несмотря на все настояния архитектора, никаким другим не заменен, – видел выражение не только известной повсеместно скромности Александра, но и мирных намерений его преемника. Именно такова была объявленная задолго до сего цель правительства, и все указания, полученные г-ном де Монферраном, которому постройка колонны была поручена, не позволяли усомниться в искренности этих заявлений. Архитектор сей меня не раз в том уверял.
При таковых обстоятельствах и по причине этих благонамеренных уверений счел я, г-н граф, что Императору было бы неприятно видеть меня, так сказать, выражающим отсутствием своим на церемонии протест против намерений, во всеуслышание объявленных. Скажу больше, опасался я повлиять таковым моим поступком на тот строй мыслей, какой, судя по всему, открытие колонны вдохновил. Вдобавок помнил я, что предшественник мой герцог Тревизский
[маршал Мортье] нимало не счел для себя зазорным присутствовать при воздвижении сей колонны [30 августа/11 сентября 1832 года] и что присутствие его на этой церемонии, ничуть не менее торжественной, нежели нынешняя, ни малейшего не вызвало нарекания. Сей пример вкупе с уверенностью, что ни в уме государя, ни в духе общественного мнения никаких перемен не произошло, не вызывал у меня ни малейших сомнений касательно поведения моего. Тем более ясно мне оно представлялось, что я знал, сколько дорожит Император освящением монумента, постройку которого считает одним из главных свершений царствования своего и который намеревается открыть с величайшей торжественностью. Не мог я забыть о том, что Император выражал настоятельное желание видеть меня на этой церемонии и для сего убеждал отложить поездку в Германию, куда призывали меня интересы моего здоровья. Верный своей исключительной приверженности к церемониям военным, Император объявил, что соберет в Санкт-Петербурге такое количество войск, какого эта столица никогда еще не видывала; называлась даже цифра – без сомнения, завышенная – в 108 тысяч человек[10]. Уклониться от созерцания подобных торжеств, призванных свидетельствовать о величии нынешнего царствования, означало бы оскорбить Императора в самых заветных его привязанностях и в самых милых его сердцу прихотях; и я полагал, что отдалился бы от той примирительной линии, какая мне предписана, когда бы с легкостью поверил в возможность каких-либо намеков на наши бедствия, – намеков, которых, судя по всему, изо всех сил стремились устроители церемонии избежать.Итак, в силу всех этих причин, по зрелом размышлении счел я, что должен последовать примеру собратьев по дипломатическому корпусу, и в сем расположении духа 29-го числа прошедшего месяца
[17 августа по старому стилю] возвратился в Санкт-Петербург.Однако за время моего отсутствия дело приобрело совершенно новый оборот: как известно Вашему Сиятельству из предшествующей моей корреспонденции, 17 прусских офицеров в сопровождении 38 унтер-офицеров из разных гвардейских полков были присланы сюда из Берлина, дабы представлять на открытии колонны прусскую армию. Все члены сей депутации, как офицеры, так и солдаты, принимали деятельное участие в боевых действиях на территории Франции и имеют медали за кампании 1814 и 1815 годов. Подобный выбор и сам по себе для нас оскорбителен, но еще серьезнее то обстоятельство, что король Фридрих-Вильгельм, отвечая на приглашение своего зятя
[Николая I], предварил прибытие прусской депутации письмом, которое тотчас переведено было на русский и опубликовано в газете «Русский инвалид», на территории Империи всем известной и повсюду распространяемой. При сем прилагаю я перевод этого документа, от характеристики коего воздержусь; прилагаю также и приказ Императора армиям, который на письмо сие послужил ответом и прочтен был всем войскам русским.
