Фрау Томас Манн: Роман-биография

Эти строки Катя писала за несколько недель до окончательного переезда семейства Манн в Калифорнию, где они наняли дом в Брентвуде на Амалфи-драйв, откуда открывался прекрасный вид на строящийся для них новый дом на Сан-Ремо-драйв. В то время как Томас Манн, упиваясь климатом и обществом под пальмами, возобновил работу над «Иосифом», начали сбываться все предполагаемые Катей еще в Принстоне опасения: «Наше переселение на далекий Запад все больше убеждает меня в том, что мы слишком много о себе возомнили». Без конца возникавшие трудности при строительстве дома изводили ее; счета во много раз превышали калькуляцию, сроки не выдерживались, обещания не выполнялись. Как могли два человека с таким жизненным опытом оказаться столь легкомысленными? «Of course, poor Tommy is not to be blamed at all, fully confident as he is in the economic wisdom of his wife. […] But even if no financial catastrophe happens, I cannot feel happy about our decision, I really left Princeton with heavy heart. […] It was a mistake, I cannot help thinking it always again»[137].

Катиным жалобам и сетованиям несть числа, но меньше их не стало и после переезда в наконец-то счастливо отстроенный новый дом с чудесной большой гостиной, роскошным садом и рабочим кабинетом, из окна которого взору Томаса Манна открывался великий Тихий океан. Сколько же было принято ошибочных решений! И почему надо было непременно отказаться от преданных цветных слуг, которые приехали вместе с Маннами из Принстона? Новая пара, немцы, господин Хан с женой, «are pretentious, untrained and morose and it is also unpleasant, to hear their German voices»[138].

И опять все те же «зачем?» и «почему?»… Разве не могла фрау Томас Манн заранее поинтересоваться, далеко ли от дома до ближайшего «market»[139], «post-office»[140] или бензоколонки? Неужели до них можно добраться только машиной? А что делать, если Америка вступит в войну и бензин будет еще большим дефицитом? И потом эти нескончаемые эмигранты, от их звонков телефон надрывается с раннего утра до глубокой ночи; они сетуют на свою несчастную жизнь, нагоняя на всех тоску и делая каждого несчастным!

А что если сдаться? Никогда! Вплоть до самого конца войны фрау Томас Манн сражалась за благополучие тех, кто ей доверился. Окажись замена слуг еще более сложной задачей, Катя все равно — как некогда в Мюнхене — нашла бы выход. Полная отваги и решимости, жертвуя строго ограниченным во время войны горючим, Катя искала помощников по хозяйству в цветных кварталах Лос-Анджелеса; читая ее письма, Молли Шенстоун не составило особого труда мысленно представить себе точную картину мытарств своей подруги: «Twice I made a trip to the darkest Negro-section of Los Angeles, sacrificing two weeks gasoline ration, and picked her up personally, but here she is now when she is not off, (what, of course, happens the greater part of the week) naturally she has to be treated with the utmost regard, my personal radio […] is on her bed table, the husband is welcome at any time, I give her my last eggs when she goes home — but anyway we are lucky to have her, and it is certainly a relief for me»[141].

Необходимость энергично во все включаться, в том числе и во всякие житейские мелочи, — как бывало при всех начинаниях — помогала Кате свыкнуться с жизнью в Калифорнии. Как бы велика ни была тоска по Принстону и Молли, но действительность предъявляла свои права; Волшебнику нравилось на Тихоокеанском побережье («что, с другой стороны, успокаивает и радует меня»), он великолепно чувствовал себя в доме с прекраснейшим рабочим кабинетом, превосходившим все прежние, его хорошему настроению способствовали старые и новые друзья, а также знакомые уже далеких дней в Санари, которых судьба забросила на этот берег раньше него, и не только их одних. Там обреталось «наверняка две дюжины писателей, а то и больше». Среди всей этой «художественной братии» — Бруно Вальтер и Бруно Франк, брат Генрих (к сожалению, с женой), Верфели, Фритци Массари, а также Фейхтвангеры, Хоркхаймеры, супруги Адорно, Ханс Эйслер, Альберт Шёнберг и Эрнст Кршенек. Постепенно здесь, в Пасифик Пэлисейдз, снова возникло такое же общение, как некогда в Мюнхене, Цюрихе или Принстоне, и даже более разнообразное и увлекательное, чем до сих пор. «Ни в Париже, ни даже в Мюнхене на рубеже столетий, — писал Томас Манн, — не было такого непринужденного настроения, воодушевления и искреннего веселья».